Влас Дорошевич. Судьба фельетониста - Семен Букчин

Становление «приличного и интересного иностранного отдела», о котором мечтал Дорошевич, шло трудно. Нередко приходилось пользоваться услугами людей, пишущих для других изданий, как в случае с переводчиком Иммануила Канта Б. П. Бурдесом. Да и тот же находившийся в Париже Белов-Брут вынужден был на первых порах (при полной поддержке Дорошевича), используя иностранную прессу, строчить сообщения «из Лондона», «из Мадрида», «из Мюнхена», «из Женевы», «из Брюсселя», «из Нью-Йорка», естественно появлявшиеся на страницах «Русского слова» под псевдонимами. Долго не удавалось наладить представительство газеты в Лондоне, в том числе по субъективным причинам, характерным, кстати, в целом для корреспондентской работы за рубежом. Корреспонденты нередко пытались за счет газеты решать свои проблемы и, исходя из личных интересов, предлагали определенные сообщения и публикации. Учитывая этот печальный опыт, Дорошевич договорился с Благовым об эксперименте: на два месяца послали в Лондон в качестве стажера молодого сотрудника Лопатина, которого иностранный отдел должен был опекать, обучать. Но опыт не удался, на смену Лопатину пришел вроде опытный журналист П. Ф. Лебедев, но и он не удержался. И только с приходом А. Вернера дело наладилось. С 1907 года «Русское слово» стало получать действительно «собственные корреспонденции» из Брюсселя, с 1909 года — из Афин и Константинополя (корреспондентами там были А. Черногорчевич и А. Березовский). Из Милана присылала корреспонденции Н. Романовская, из Христиании — П. Полунин. Одновременно Дорошевич старался привлечь к участию в газете западных публицистов и политических деятелей. «Нам надо, пора, необходимо выходить на поприще большой политики, — писал он Благову. — А большого, настоящего русского политического корреспондента в Париже нет и создать не из кого». Как бы ни был хорошо осведомлен Брут, но для отражения «настоящей, большой политики нужны французы. Французские министры и вообще политические деятели никогда таких сведений, какие дают французским редакторам, иностранцам давать не будут. Ни одного русского корреспондента, вращающегося в больших политических кругах, нет и быть не может. Иностранцу почти невозможно создать себе такое положение в области большой политики»[960]. Как выход предлагается привлечение в «Русское слово» политического редактора «Figaro» и постоянного сотрудника «Temps» Раймонда Рекли и депутата Национального собрания Франции Шарля Лебуа. Одну из статей последнего из газеты «Radical’s» Дорошевич перевел сам, предупредив Благова, что не стоит пугаться того, что французский депутат принадлежит к социалистам-радикалам, поскольку иностранные социалисты не похожи на «наших». Естественно, оговаривался и гонорар новым авторам во французской валюте.

В 1916 году, оглядываясь на пятнадцатилетнюю работу, Дорошевич мог с полным правом сказать, что «теперь „Русское слово“ имеет в крупных центрах Европы не просто корреспондентов, а своих представителей редакции. „Русское слово“ вошло в семью больших политических газет Европы»[961]. Наконец, был налажен информационный обмен с крупнейшими периодическими изданиями Запада, главным образом с английскими. Позиция «Русского слова» по международным вопросам отслеживалась в английской «Times», французской «Figaro», немецкой «Zukunft» и других авторитетных западных газетах.

Помимо постоянных корреспондентов, в редакцию слали письма, сообщения, различные материалы сотни читателей. Таким обилием читательской почты, свидетельствовавшей о несомненной «обратной связи», не могла похвастаться ни одна российская газета. Исследователь архива «Русского слова» попытался установить «социальный состав» писавших в редакцию, присылавших свои предложения, работы: «1) сотрудники и редакторы других газет и журналов, столичных и провинциальных; 2) присяжные поверенные; 3) профессора; 4) крупнейшие представители научной мысли; 5) знаменитые путешественники, исследователи, летчики; 6) общественные и политические деятели; 7) политические ссыльные; 8) педагоги; 9) писатели, поэты и критики; 10) художники и графики; 11) артисты; 12) музыканты;13) театральные критики; 14) музыкальные критики; 15) шахматисты; 16) инженеры; 17) представители военных кругов от рядового до военного министра; 18) представители духовенства; 19) крестьяне-землепашцы; 20) букинисты; 21) учащиеся и мн. др.»[962]. И. И. Мечников прислал свои воспоминания о Луи Пастере. К. А. Тимирязев с возмущением писал об издевательском тоне «Русских ведомостей» по адресу ученых, выразивших недовольство действиями министра народного просвещения Кассо. Г. В. Плеханов из Женевы предлагал обсудить политику социал-демократов в связи с «народной обороной». Полярный исследователь капитан Г. Я. Седов просил помочь с организацией подписки для сбора средств «на первую русскую экспедицию к Северному полюсу».

Наблюдения и впечатления, связанные с долговременными поездками по Европе, многомесячным пребыванием как в разных европейских столицах, так и в достаточно экзотических местах старого континента, способствовали в 1902–1904 годах формированию в публицистике Дорошевича нескольких циклов зарубежных очерков, среди которых выделяются испанский, французский, итальянский. Западная Европа начала XX века жила в атмосфере мощной экспансии капитала и одновременно набиравшего силу социалистического движения. Давнее, со времен поездок от «Московского листка» на Нижегородскую ярмарку, критическое отношение к давящей всё и вся на своем пути «туче капитализма», получившее затем развитие на страницах «Одесского листка» и «России», в фельетонах и очерках Дорошевича в «Русском слове» приобретает новую остроту. Империалистические устремления капитала он характеризует как «крестовый поход XX века». Если Сесилю Родсу достойной целью в этом плане представлялись бурские республики Трансвааль и Оранжевое государство, то другой певец британской колониальной экспансии некий мистер Грин из Лондона генеральным направлением считал Палестину, Святую Землю, которую Европа должна «освободить из-под власти неверных». Напомнив о том, что Палестина колыбель нескольких религий, Дорошевич особо подчеркивает: «Характерно, что эта идея „крестового похода денег“ явилась именно в Лондоне, столице торгашеского мира <…> Грин Лондонский предлагает жертвовать деньги, чтобы открыть новую страну для деятельности капиталистов, банков и трестов. Идея Грина — вполне идея XX века»[963].

Но и в Европе видны результаты деятельности британского капитала. Традиционно райская, экзотическая в туристских представлениях Испания, по которой Дорошевич путешествовал весной 1902 года, совсем иной предстает в его очерках: «Кто не видал Испании, тот не видал нищеты. Это не Испания, это — английская колония. Все знаменитые виноградники принадлежат англичанам <…> Государственные налоги съедают все, — так что людям мало что остается есть» (V, 332). В Триане, рабочем предместье Севильи, «люди не живут, а существуют, — как существуют черви <…> Триана весь день закутана дымом фабрик и заводов. И эти фабрики отнимают у Трианы даже то, что подарила природа всей Испании, — воздух и ясное, голубое, безоблачное небо». Зато каждый год правительство устраивает разорительные лотереи, при помощи которых государство «беспрерывно обыгрывает народ». Поэтому «правительство и страна в Испании это не одно целое. Это два врага. Которые все время борются» (V, 384–385). На этом социальном фоне ему особенно диким представляется, что люди «находят удовольствие» в корриде — «зрелище смерти, страданий, ран, крови» (V, 341). Пытаясь «объяснить себе эту загадку», он метался по разным городам — Севилья, Кордова, Кадикс, Гренада, Мадрид. Не пропустил ни одного значительного боя быков, был представлен знаменитейшему тореадору Мазантини, подробнейшим образом описал в очерках «Гладиаторы» и «Игра жизнью», как проходит коррида. Артистизм и смелость тореадоров и пикадоров не смогли побороть чувства неловкости от присутствия на «организованной» гибели людей и животных. И как претит ему восторг двух англичан, успевших накануне сфотографировать «запоротого» быком тореадора.