Гойда - Джек Гельб

твоей отрадой и утешением? Научилась я ликовать на расправах, смеяться на попойках бесстыдных! Отчего ты не давал мне ни одного доброго знака? Отчего ты мучишь меня и поныне? Нуждалась отчаянно, покуда оставлял ты меня одну, как невольницу заперши в четырёх стенах, покуда уходил забавляться с…

Иоанн пресёк её возглас, огрев по щеке хлёсткой пощёчиной. Мария умолкла, не смея воротить взора на мужа.

– Отчего вы рвётесь сгубить всякого, кто дарует покой душе моей? – тихо прошептал владыка. – Никогда ты не желала быть мне супругою – так милосерден я и исполню волю твою. Носи свои сарафаны расшитые, ешь и пей угощения мои, разъезжай в граде моём, запрягши скакунов из конюшен моих.

Мария подняла взор свой черноокий, и полон он был гневного укору. Уста царицы были плотно сжаты, покуда слушала она, что глаголет государь. Иоанн глядел на Марию сверху вниз, будучи премного выше супруги.

– Твои очи сверкают лишь при земных богатствах, не так ли? – усмехнулся владыка.

Злобно царица сплюнула на пол. Царь отстранился, и лик его вновь окутал неприступный холод.

– Коли был бы Федя волен над судьбою своей, остался бы подле тебя? – спросила Мария.

Иоанн улыбнулся краем губ, разведя руками. Взгляд его точно обратился в глубь его собственной души. Горькие терзания вновь колыхнули его сердце, но не впервой было владыке унимать всякую дрожь, всякое волнение от стороннего взгляда.

– Но он не волен, – ответил Иоанн, точно скалился. – Ибо по воле Господа принадлежит мне. Как и ты. Как и вся земля Русская.

Слыша, как голос супруга полнился ледяною жестокостью, Мария умолкла. Сердце сжалось в ожидании, как гнев мужа вновь обрушится на неё. Это ожидание было сродни извращённой надежде. Иоанн же хранил пугающе холодное спокойствие, при том что голос его был злобен, безжалостен. Царь перевёл дыхание, прикрывая глаза. За несколько мгновений лик его от яростного сделался безмятежным, а затем и вовсе сменился жестокой усмешкой.

Иоанн будто бы хотел что молвить, да не стал. Мария хмуро глядела вслед супругу, покуда тот ступал прочь из покоев. Царь покинул её, не удостоив напоследок и взглядом. Рынды, что несли службу подле опочивальни царицы, и впрямь уж озадачились словами, что Иоанн бросил напоследок. Иоанн в отдалении слышал, как Мария в ярости швырнула зеркало о стену да разразилась проклятьями, но, право – то отчаянное безумие ничуть ныне не волновало душу царя. На сей раз её буйство даже не позабавило его, не поддразнивало в нём тщеславия.

* * *

Воздух уж отпустил летнюю жару. Небесное ярило позднее вставало на востоке, но всяко ещё дни были полны светом. На ранней заре опричники стояли у ворот, ожидая весь ближний круг в сборе. На сёдлах да колчанах покачивались мётла да головы псовьи, будто бы нынче мчаться им вновь по делам, по службе нелёгкой.

На деле же попросту лень было братии возиться со снаряжением своим, и решили всё оставить как есть. Заря уж разлилась по небосводу, когда прибыла братия ко двору Сицких. Фёдор Басманов вместе со Штаденом ехали во главе.

С немцем в седле, впереди него сидела Алёна. Пока путь-дорога, девка вновь проговаривала да поучала Генриха, каково ему дружкою быть. Сложно было немцу всего припомнить, оттого и решил, что проще уж Алёну с собой-то и прихватить. Чего таить – полюбилася девушка ему – славная была, научена премного, складно изъясняла всякое немцу. Труженицею показала себя на службе в кабаке, так и порешил Генрих свозить её на свадьбу Федину, заодно – чтобы припоминала ему долг дружки.

Генрих, видать, ей тоже полюбился – али девке вовсе опостылел дом её родной, и уж рада была Алёна сбежать оттудова хоть с чёртом рогатым, а всё одно – своею волей она была подле Генриха и всякое его хотенье, бывало, и вовсе упреждает. К Алёне уж привыкли опричники, видя её в кабаке при немце, знали, что уж его подруга, и лезть к ней не лезли. Дружка на свадьбе должен быть подвязанным через плечо полотенцем. Алёна же своими руками расшила то полотенце причудливым узором, где угадывались звери меж лесной поросли.

Немец и впрямь подивился сему подарку, особенно тем, что работы у девки было стокмо, что и не продохнуть. С того уж закрепилось всякое расположение немца. Прямо велел ей жаловаться ему, коли что неладное с ней учинится.

Так уж прибыли Фёдор да немец с подругою своей и спешились подле ворот. Их-то первыми и встретил Василий Сицкий, ожидая с крепостными перед воротами.

– Отворяй ворота, отче! – крикнул Штаден, стегнув плетью.

– Отворим, да погодя, выкупайте ворота, – ответил Василий.

Фёдор Басманов отстегнул один из кошелей с седла своего, готовясь, что нынче за каждый шаг ему надобно выкуп давать. Штаден же поглядывал на Алёну – авось чего ещё надо исполнить. Девка же поощрительно кивнула, выжидая, как Фёдор выплатит десять рублей тестю своему. К тому времени как выкуплены ворота были, уж и братия подоспела во главе с Басманом-отцом. Едва ль когда Алексей Данилыч столь горд был, столь весел.

Крыльцо пришлось тоже выкупать, и лишь опосля жених первым зашёл в дом, а за ним уж и отец его, и дружка, и следом братия. В красном углу стояла девица, укутанная в подвенечный наряд свой. Стояла ни жива ни мертва. Фёдор поглядел на невесту, чуть прищурившись, да отдал Василию выкуп за девицу.

– Уж думал, Федьку выкупать будем, – с усмешкою молвил Малюта, толкнув Афанасия в бок.

– Уж Луговский первой тебя про то шутил, – с тяжёлым вздохом молвил Вяземский, припоминая прескверную поездку в чёртов град.

Григорий усмехнулся, глядя, как Фёдор подходит к юной супруге своей.

– Порою и вовсе тоска берёт, как припомню нрав Михал Михалыча, – с грустью о былом молвил Малюта. – Али запамятовал уж царёв мальчишник?

– Да поди ты! Забудешь эдакое! – отмахнулся князь Вяземский, да лицо его озарилось такой улыбкою, с коей припоминаем далёкие да любимые сердцу времена.

Меж тем же Алексей Басманов радушно поприветствовал Василия. Они крепко обнялись да поцеловались в щёки. Басман-отец добро похлопал Сицкого по плечу, глядя, как Фёдор выводит невесту из дому. Почесав бороду, Алексей пригляделся и к приданому, да мельком – ещё успеет разглядеть всё. Василий же стоял, скрестив руки на груди, и всё же совладал с собою, гляделся и впрямь гостеприимным хозяином, покуда до боли ненавистные ему опричники расхаживали по дому. Басман-отец присвистнул, глядя, как братия уж позабыла, что нынче ехать им ещё к венчанию.

– Эй, черти супостатные! А ну, гойда на выход! Пошли-пошли! – махнул Алексей, повелевая братией.

Грязной хмуро