Гойда - Джек Гельб

Старицкая, нраву делалась всё сквернее. Нынче не давала уж жизни домашним, и сам Владимир, бывало, страдал от воли её жестокой.

Старая княгиня сноху откровенно изводила, бранила почём зря, да прилюдно. Не гнушалась и побивать Евдокию, но тут уж Владимир всяко вступался, ежели был рядом. Вся тяжкая участь её меркла в сравнении с тем, что было уготовано Варе. О Басмане – что об отце, что о сыне – уж вся Москва была наслышана. Василий всякий раз наказывал не ступать за порог, ведая, как эти черти в мантиях чёрных да с собачьими башками у колчанов беснуются в городе средь бела дня.

Сам Василий Сицкий принимал гостей внизу. То были князь Владимир Старицкий, какой и проводил супругу, да князь Иван Дмитриевич Бельский. Давно князья знакомы были меж собою, давно дружны были, и нынче князь Сицкий всяко был рад принять у себя старинных друзей своих.

Василий пытался выжечь крепкой водкой всю боль, что сжимала его сердце тугим кольцом. Иван Дмитриевич Бельский пил вместе с хозяином и был удручён ничуть не меньше князя Сицкого. Князья в печали были, не отойдя от страшной кончины ратного их друга верного, Согорского. Весть о бесславном его, отчаянном самоубиенстве потрясла князей. Бельский не успел и свидеться с Иваном Степанычем, как тот вернулся с поля ратного. Нынче уж новое несчастье подступилось к порогу и всё ждало часу своего.

– Что из Степаныча муж бы славный вышел для Вари – готов руку дать на отсечение, – тяжко вздохнул Бельский. – От же… видать, латины были милосерднее, нежели твари злостные, что у царского престола на цепи сидят.

Василий провёл рукой по лицу, выпив водки. Пуст взгляд отцовский, пуст и холоден, точно та беззвёздная глухая ночь за окном.

– На кой чёрт полез к разбойникам этим… – процедил Сицкий, зажмурившись. – Паскуды подлые, чтоб их…

Владимир Старицкий тяжело вздохнул, слушая редкие, тяжёлые да горестные причитания князей. Имеючи заведомую слабость к крепкому питью, Владимир не пил ничего, окромя квасу.

– Не гневайтесь, княже, да не горюйте, – молвил Старицкий.

Василий слабо усмехнулся речи князя. Глаза Сицкого уж остекленели, обезумели, и всякий рассудок уж утратился.

– Нынче будешь братца своего, кровопийцу, выгораживать? И гадов его? – спросил Сицкий.

Голос Василия едва ли не осип, преисполнившись лютых терзаний. Едва ли ведал, едва ли сам внимал Сицкий преступным речам своим. Владимир же, заслышав, как поносят брата его, великого государя, уж было отпрянул назад.

– Я понимаю горе твоё, – хмуро молвил Владимир, смутившись словам Василия. – А посему пропущу то мимо ушей.

Эти слова донеслись до Сицкого, точно жалкая подачка. Пущай на уме Старицкого не было ничего худого, Василий взвёлся во гневе, схвативши Владимира за ворот.

– Ты взаправду не видишь, дурка мамкин, каков Иоанн, каков суд его? – вопрошал Сицкий.

Князь уж заходился в чувствах, с трудом проговаривая эти слова, полные горячей желчи.

– Вась, остынь! – встрял Бельский да принялся их разнимать.

Едва Иван коснулся плеча его, Василий точно прозрел. Взор безутешного отца вновь сделался ежели не ясным, то мало-мальски разумным. Владимир медленно отступил прочь, с тревогою глядевши на князя Сицкого. Василий быстро ослабил хватку свою да, к превеликому стыду, опустил взор в пол. Владимир отшагнул, переводя дух – настигнувшая безумная ярость застала всех врасплох. Василий пошёл вон, пристыженный собственною гневливостью.

Старицкий уж было метнулся остановить хозяина дома, молвить, что нет меж ними никакой обиды, как ощутил на плече своём руку Бельского. Иван помотал головою, безмолвно отговаривая Владимира от затеи его. Старицкий поджал губы да коротко кивнул. Сам того и не приметил, как Владимир обхватил себя руками, глядя вслед Василию. Поступь князя Сицкого уж сделалась неровной.

– Не в твоих силах совладать с его горем, – молвил Иван Дмитриевич.

Владимир поджал губы, и тяжёлый вздох тронул его плечи. Бельский опустился обратно в глубокое кресло да поглядел в окно. Не было видно ни зги. Давненько на Руси не бывало таких ночей безлунных.

– Не станешь же ты просить Иоанна? – спросил Бельский, как бы невзначай, как бы ненарочно.

Владимир поглядел на Ивана Дмитриевича.

– О чём просить? – тихо молвил Старицкий.

– Полно, полно, – отмахнулся Бельский. – Неча тебе об том тревожиться. Опричники ему дороже крови родственной. Не испытывай судьбы, не то ещё и гнева царского сыщешь на голову свою.

– Не столь уж ты и пьян, – Владимир сложил руки на груди, – чтобы я спустил тебе речь твою. Али думаешь, не вижу я, как ты меня с братом рассорить жаждешь?

Бельский усмехнулся, откинув голову к потолку.

– И то верно, – прикрыв глаза, молвил Иван Дмитриевич. – Прости, Володюшка, прости… Тяжко мне на сердце, тяжко. Вот Согорского не стало, и Варю выдают чертям на поругание… Прости, Володь.

* * *

В полумраке едва-едва слышалась тихая безмолвная песнь. Мария устало напевала под нос себе песни юности своей, пылкой поры. Сидела она в одной сорочке до полу пред зеркалом да расплетала косы. Красою своей царица, право, гордилась, но с каждою осенью всё делались думы её сквернее. С уст её сорвалось едкое проклятье, ибо во смольных прядях серебрилось две нити первой седины.

Во гневе она обрушила руки о стол с такою силой, что едва зеркало не рухнуло плашмя. Царица хмуро выдохнула, поправляя зеркало, как резкий возглас ужаса сорвался с губ её. Мрачная тень возникла за её спиною и взирала через отражение. Мария не успела и обернуться к супругу, как Иоанн грубо вцепился в её волосы да со злобною резкостью поднял лик жены на себя. От боли царица сдавленно всхлипнула, плотно стиснув зубы.

– С чем к нему приставала, гадюка? – вопрошал царь и тем боле сжал кулак.

– Будто тебе взаправду есть до того дело! – сквозь боль процедила Мария в ответ, тщетно силившаяся вырваться из цепкой хватки.

Иоанн отпустил её, и лик его исказился презрительным отвращением. Он тряхнул рукою, будто бы прикоснулся к какой-то зломерзкой дряни, и уж силился избавиться ото всякой связи с нею. Мария держалась за затылок, едва поглаживая его. Взор её насторожился да уставился на разъярённого мужа.

– Я нуждался в тебе, – с холодящей душу твёрдостью молвил царь. – Я нуждался в тебе, покуда страдал в безутешной нощи, оплакивая покойную супругу мою. Я нуждался в тебе, жена, покуда нощь слала в ответ на мольбы мои проклятья и испытания. Я нуждался в тебе, но тебя не было подле меня. Нынче же – пущай. Я не нуждаюсь в тебе.

– Я нуждалась в тебе, царе! – взмолилась Мария в отчаянном крике. – Неужто не видел ты, муж мой, как сделаться хотела твоею женой, подругой,