Гойда - Джек Гельб

class="p1">Как и государь, молодой опричник в самом деле был в добром расположении духа. С утра юноша был гладко выбрит, чувственная кожа его ещё алела спелым румянцем после бритья. В ушах поблёскивали длинные серьги, на пальцах – кольца. Наряду с тем, как Фёдору уж пристало представать при дворе, нынче одёжу юноши можно было наречь и вовсе скромной. Кафтан цвета налитой вишни распахнут был, под ним же – льняная рубаха, подпоясанная широким поясом, за него же заткнут нож.

Опричник отдал низкий поклон государыне, верно, вовсе не смутившись от холодного её взора, полного смятения. Она безмолвно вопрошала владыку, сведя чёрные брови свои. Царь же, проходя мимо сыновей своих, ласково потрепал их по светлым головушкам. Царевичи не были балованы ласкою отца своего грозного, сурового, оттого нынче же на лицах их юных засияли светлые улыбки. Царица Мария всё глядела на опричника, который, несомненно, видел али нутром должен чуять, как глядит на него государыня. Царь занял место своё во главе стола, подав руку супруге. Жена покорно припала устами к кисти Иоанна.

Фёдор щёлкнул холопам, подзывая стольника с кувшином вина. Приняв сосуд, Басманов наполнил чашу царя, затем, обойдя владыку, вопрошающе взглянул на супругу царскую. Мария хмыкнула себе под нос, подставляя ему свою чашу. Фёдор в учтивом поклоне наполнил её. Царица нахмурилась пуще прежнего, заметив царский перстень на большом пальце юноши – то была государственная печать. Вновь поглядела Мария на супруга своего, да тот и бровью не повёл. Усмехнувшись, царица продолжила трапезу.

Когда Басманов обходил царевичей, он поднял взор к Иоанну, точно вопрошая его.

– А пущай, – кивнул владыка.

Опричник отдал поклон. Царевичи с превеликим любопытством отверзли очи свои, покуда чаши их наполнялись тёмным вином. Иоанн же подозвал жестом стольника да коротким кивком указал на Фёдора. Холоп тотчас же раскланялся да поспешил накрыть для Басманова.

Мария не сводила злого, пронзительного взгляда со стольника, который ставил по левую руку от государя. Как приготовления были закончены, Фёдор занял место своё. Безо всякого спеху юноша приступил к трапезе.

Мария с тяжёлым вздохом припомнила всю гневливость, которая охватила её супруга, покуда уж спровадили Афанасия да Фёдора в Новгород. Доселе неведомая ревность наполнила горьким ядом сердце царицы. Такой злости не питала она ни к одной девице, сколь ни была бы та молода аль хороша собой. Могла Мария поквитаться с любой девкой. На худой конец, пущай и сыскать гнева супруга, да всяко затравить зверьми было дозволено великой царице.

Нынче же иное. Едва ли Мария поверила бы, будто бы супруг её, гневливый и грозный, сменит обычай свой. Не верила царица ни смеху, такому доброму и беззлобному, которым владыка отвечал на незатейливые шутки опричника. Премного видала царица мужа среди ближнего круга своего, и никогда не пребывал он в столь мирном настрое.

– Не желаете ли, царе, чтобы оставила я вас с Фёдором Алексеичем? – вопрошала Мария.

Резкий голос государыни переменился со злости, что стоял в её горле. Царь же единовременно с опричником своим обернулись на неё. Иоанн пожал плечами.

– Ежели то угодно сердцу твоему, – ответил владыка.

Голос его был спокоен, точно морская гладь в безветрии. Мария поднялась, ударивши руками о стол. Царевичи было вздрогнули, но остались у мест своих, внемля величественному спокойствию на лице отца своего. Иоанн проводил супругу холодным взглядом, не молвив ей вслед ни слова. Когда же царица удалилась, снедаемая тягостными терзаньями, Фёдор тихо присвистнул, постукивая в ладный такт пальцами по столу. Иоанн коротко кивнул на место подле себя, по правую руку. Басманов вскинул брови, знатно подивившись, а уста его озарились улыбкою.

– Право, неужто заслужил я пред вами милость такую? – вопрошал юноша, вовсе не брезгуя оказанной чести.

– Милость невозможно заслужить, – молвил владыка, пододвинув к Фёдору пустую свою чашу.

Фёдор цокнул и будто бы в недовольстве помотал головою, да принялся наполнять чашу Иоанна, а опосля и свою.

* * *

– Видать, дела и впрямь скверны, – молвил Малюта, отряхивая щипцы от крови.

Пред ним в колодке едва дышал слуга при дворе Ивана Петровича Челядина, видного боярина из земских. Самого Ивана Петровича приказу трогать не было, да всяко уж шибко за ним рассуженного супротив опричников. Уж посему государь велел Малюте дознаться, какие люди бывают у Челядина, какие толки ведутся, да прочее всякое прознать – о домашних, о посыльных да гонцах, словом – держать ухо востро.

– Не так уж и скверно, – усмехнулся Вяземский, снимая накидку свою, дабы не измараться в крови.

Князь Вяземский токмо подоспел спуститься в подземелие, покуда Скуратов уж трудился не покладая рук с часу.

– Да ты ж не ведаешь, об чём толкуешь, – вздохнул Малюта, утирая пот, выступивший от труда его тяжкого.

– Так не томи же, – молвил Афанасий.

Григорий сел на пень, что уж вобрал в себя немало крови, ух, немало! Почернел весь изнутри, изъелся всяким вредителем подпольным, да всяко иного места, где бы присесть мог тюремщик али опричник в трудах своих, и не было.

– Токмо не говори, будто бы басманский ублюдок чего учудил! – произнёс Афанасий, поднимая лицо крестьянина в колодках.

Оно было залито кровию до той меры, что, право, мать родная б не признала.

– Раз так, то молчу, – молвил Малюта, всплеснув руками.

Афанасий со страшною злостью ударил крестьянина по лицу. Глава его, разбитая вусмерть, безвольно повисла, будто бы замертво.

– Так что же?! Выкладывай! – выпалил Вяземский.

– А то, Афоня, что нынче он царскую печать при себе носит, – молвил Малюта, почёсывая бороду.

Вяземский едва ли так отроду дивился.

– Врёшь, дурак! – произнёс Афанасий.

– От воротится он – то и поглядим, – молвил Малюта. – А сведения те от самого кравчего царского. Нынче Фёдор не спустился к трапезе, а вот ты, Афонька, ведаешь отчего? Да оттого, что трапезничал он с семьёю царской. И отчего-то вспылила царица да вышла вон. От тепереча поди знай – чем оскорбилася она.

– Да Мария нраву сама такого, что, пущай, второю по злости да гневливости будет, сразу после государя нашего светлого, – молвил Афанасий.

– Да чёрт с ней, с царицею! Ежели Федька и впрямь печатью царской завладел, так это ж за какие такие заслуги? – вопрошал Малюта, тупо пялясь в мрачный нависший потолок. – Коли уж сам Басман, служивший ещё при Василии Ивановиче, да потом при Иоанне, с самого малолетства его, и то старик такой честию не одарён. Да и мы с тобою, да и Курбский при себе печати не держали. Но младой Феденька наш белолицый-чернобровый, от он-то и сыскал расположение царское. От скажи-ка мне, уж не обмолвился ты с Федькой в Новгороде али