Сёгун - Джеймс Клавелл

Торанага осторожно расхваливал птицу. Вынув охотничий нож, он надрезал фазанью голову, чтобы Тэцуко полакомилась мозгом. Когда сокол, уступая его воле, начал клевать, он отрезал фазану голову и без всяких усилий заманил хищницу на перчатку, где она привыкла принимать корм.

Торанага щедро расточал хвалы, а когда Тэцуко прикончила лакомый кусочек, мягко погладил ее спину и продолжал славословить. Птица раскачивалась и свистом выражала свое удовольствие оттого, что она опять в безопасности, на руке, где можно поесть, ибо с тех пор, как ее забрали из гнезда, лишь так ей позволяли кормиться, и пищу ей всегда давал только сам Торанага. И птица начала чистить перья, готовясь к новой охоте.

Поскольку Тэцуко охотилась столь успешно, Торанага решил позволить ей переварить лакомство и больше в этот день не выпускать. Он вскрыл уже ощипанную пичугу и отдал ее соколу. Когда птица была целиком поглощена, Торанага натянул ей на голову колпачок. Тэцуко продолжала клевать через него. Когда она, насытившись, снова начала охорашиваться, Торанага поднял фазана, положил в мешок и поманил к себе сокольничего, который ждал вместе с загонщиками. Опьяненные успехом, они обсуждали и подсчитывали добычу. Им удалось добыть зайца, пару перепелов и фазана. Торанага отпустил сокольничего и загонщиков в лагерь с ловчими птицами. Телохранители ждали своего господина, укрывшись от ветра.

Теперь он мог опять заняться сыном.

– Ну?

Нага встал на колени около его лошади, поклонился:

– Вы были совершенно правы, господин, насчет меня. Я приношу свои извинения за то, что оскорбил вас.

– А не за то, что дал мне плохой совет?

– Я прошу вас приставить меня к кому-нибудь, кто научит меня не давать вам плохих советов. Я не хотел давать вам плохих советов, никогда.

– Хорошо. Ты будешь проводить часть дня в беседах с Андзин-саном, обучаясь тому, что он знает. Он может быть одним из твоих наставников.

– С ним?

– Да. Это научит тебя дисциплине. И если хоть что-то просочится сквозь камень, который у тебя между ушами, ты узнаешь немало ценного для себя. А может, и для меня. – (Нага угрюмо уставился в землю.) – Я хочу, чтобы ты усвоил все, что он знает о ружьях, пушках и военном снаряжении. Ты будешь моим советником по этой части. И я хочу, чтобы ты стал знающим советником. – (Нага ничего не ответил.) – И я желаю, чтобы ты стал его другом.

– Как я смогу?

– Почему тебе самому не подумать об этом? Почему ты не используешь свою голову?

– Я попытаюсь. Я клянусь, что попытаюсь.

– Этого мало. Я хочу, чтобы ты преуспел. Используй «христианское милосердие». Ты уже должен был разобраться, что это такое, так?

Нага посмотрел на отца сердито:

– Этому невозможно научиться, сколько я ни пытался. Правда! Все, что говорит Цукку-сан, вздор, от которого с души воротит. Христианство для крестьян – не для самурая. Не убий, не возжелай больше одной женщины – и пятьдесят других глупостей. Я тогда послушался вас и теперь послушаюсь – я всегда слушаюсь! Почему вы не позволите мне делать то, что я могу, господин? Я стану христианином, если вы того хотите, но искренне поверить в это дерьмо… прошу прощения за то, что сорвалось у меня с языка. Я стану другом Андзин-сана. Я хочу этого.

– Хорошо. И помни, что он стоит в двадцать тысяч раз дороже меры шелка-сырца, равной его весу, и знает больше, чем ты узнаешь за двадцать жизней. – (Нага, державший себя в руках, послушно кивнул в знак согласия.) – Хорошо. Ты будешь командовать двумя отрядами, Оми-сан – двумя другими, и один, запасной, будет в подчинении у Бунтаро.

– А еще четыре, господин?

– У нас для них не хватает ружей. Это был обманный ход, чтобы сбить с толку Ябу, – признался Торанага, озадачив сына.

– Что?

– Просто предлог для того, чтобы привезти сюда еще тысячу самураев. Они прибудут завтра. С двумя тысячами человек я могу перекрыть подступы к Андзиро и уехать, если потребуется. Так?

– Но Ябу-сан может все-таки… – Нага замолчал, опасаясь ляпнуть что-нибудь сгоряча. – Почему я такой глупый? – спросил он с горечью. – Почему я не могу видеть все, как вы? Или как Судара-сан? Я хочу помочь, быть полезным, а не подводить вас все время.

– Тогда научись терпению, сын мой, и обуздывай свой норов. Скоро придет твое время.

– Да?

Торанаге внезапно надоело вразумлять запальчивого юнца. Он поглядел на небо:

– Пожалуй, я немного посплю.

Нага сразу же расседлал коня, снял с него попону и разложил на земле эту постель самурая. Торанага поблагодарил его и отправил расставить часовых. Удостоверившись, что все сделано правильно, что он в безопасности, Торанага лег и закрыл глаза.

На самом деле он не хотел спать – только спокойно подумать. Он вышел из себя, а это был плохой признак. «Тебе повезло, что это случилось в присутствии одного Наги, который многого не знает. Если бы ты взорвался при Оми или Ябу, они бы сразу поняли, что ты сходишь с ума от беспокойства. И это могло легко толкнуть их на измену. На сей раз тебе повезло. Тэцуко помогла тебе опомниться.

Что за полет! Вспомни, как учил ее. С Нагой нужно обращаться как с соколом. Самые лучшие из них кричат и злятся, как он. С ним одна беда: мальчишку могут втянуть в чужую игру. Его игра – сражения, возможно, внезапная смерть, и скоро этого будет предостаточно».

В душе Торанаги снова поднялось беспокойство. «Что происходит в Осаке? Я сильно ошибся в даймё. Кто примет вызов, а кто отвергнет? Меня предали? Вокруг столько опасностей…

Что с Андзин-саном? Он тоже как сокол. Но еще не готов сесть на кулак, как утверждают Ябу-сан и Марико. Что для него „дичь“? Его дичь – черный корабль, и капитан Родригес, и этот уродливый высокомерный маленький генерал-капитан, которому недолго осталось коптить небо, а также иезуиты и все католические священники, вонючие волосатые монахи, все португальцы, все испанцы, турки, мусульмане и, конечно, Оми, Ябу, Бунтаро, Исидо и я».

Торанага повернулся, устраиваясь поудобнее и улыбаясь своим мыслям. «Нет, Андзин-сан не длиннокрылый сокол, кидающийся на приманку, которую бросают вверх. Он больше похож на короткокрылого ястреба, который срывается с вашего кулака, чтобы убить все, что движется. Ястреб-тетеревятник, который хватает куропатку, зайца в три раза больше себя, крыс, кошек, собак, вальдшнепов, скворцов, грачей, настигая их в непостижимом броске и убивая одним ударом когтей. Ястреб, который не любит колпачка на голове, не принимает его – просто сидит на вашей кисти, надменный, опасный, самодовольный, безжалостный, желтоглазый. Прекрасный товарищ с отвратительным характером, если на него что-то найдет.

Да, Андзин-сан короткокрылый. На кого я напущу его?

На Оми? Нет пока.

Ябу? Тоже рано.

Бунтаро?

Почему на самом деле Андзин-сан пошел против Бунтаро с пистолетами? Из-за Марико, конечно. Они переспали? Возможностей у них было достаточно. Думаю, да. Ничего плохого в их связи не было – Бунтаро считался погибшим, и это обеспечивало полную тайну. Но Андзин-сан глуп, что так рисковал ради замужней женщины. Разве мало других, свободных, ничем не связанных, таких же хорошеньких, хрупких или пышнотелых, знатного происхождения или простолюдинок, которых можно взять, не опасаясь, что они принадлежат еще кому-то? Он вел себя как глупый ревнивый чужеземец. Как этот капитан Родригес. Разве тот не убил на поединке другого чужеземца, чтобы взять себе дочку мелкого торговца из Нагасаки? Тайко тогда оставил убийство безнаказанным вопреки моему совету, потому что прикончили чужеземца, а не одного из наших. Глупо иметь два закона – один для нас, другой для них. Следует придерживаться одного-единственного.

Нет, я не выпущу Андзин-сана на Бунтаро – мне нужен этот глупец. Переспали эти двое или нет, я надеюсь, Бунтаро останется в неведении. Иначе мне придется убить Бунтаро, ибо никакая сила на земле не удержит его от убийства Андзин-сана и Марико-сан, которые нужны мне больше. Не следует ли мне уже сейчас уничтожить Бунтаро?..»

Как только Бунтаро протрезвел, Торанага послал за ним.

– Как осмелился ты поставить свои интересы выше моих! Сколько теперь времени Марико не сможет переводить?

– Лекарь сказал, несколько дней, Торанага-сама. Я прошу прощения за причиненное беспокойство.

– Я же объяснил, что буду нуждаться в ее услугах еще двадцать дней. Ты забыл?

– Да. Прошу прощения. Я очень виноват.

– Если она огорчила тебя, достаточно было нескольких шлепков по ягодицам. Все женщины время от времени нуждаются в этом, но и только. Остальное уже грубость. Ты в угоду своим чувствам поставил под угрозу наши планы и вел себя как тупой крестьянин. Без нее я не смогу разговаривать с Андзин-саном!

– Да. Я знаю, господин, прошу меня извинить. Первый раз я поколотил ее. Просто… иногда она сводит меня с ума настолько, что я не владею собой.

– Почему тогда ты не разведешься с ней? Или не отошлешь ее? Или не убьешь, не прикажешь ей перерезать себе горло, когда она станет не нужна мне?