Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер

В результате рыцарские ценности неожиданно побеждают. Устыженный благородством Арвирага Аврелий и сам проявляет щедрость души и отказывается от Доригены, а волшебник, пораженный великодушием сквайра, освобождает его от платы за свой труд. Ведь благородство не чуждо и «мужам науки». Все возвращается на круги своя, и Арвираг и Доригена продолжают счастливую семейную жизнь:

Блаженно радостно текли их дни.В их браке места не было ни гневу,Ни ревности, — ее как королеву,Он чтил, она ему была верна.Все этим сказано про них сполна.

В конце рассказа Франклин спрашивает, кто самый великодушный (mooste fre1709) из действующих лиц. Великодушны все, и все как будто бы достойны похвалы. Однако вопросы о природе зла, заданные Доригеной в момент разлуки с мужем, так и остаются без ответа, хотя рыцарское благородство в последнюю минуту и спасло брак героев. Потому благополучный финал рассказа подобен развязке проблемных пьес Шекспира, типа «Конец — делу венец» или «Мера за меру», где радость счастливого конца окрашена горьковатым сомнением.

Шестой фрагмент, куда вошли рассказы Врача и Продавца Индульгенций, занимает в книге самостоятельное положение. Здесь нет пролога, связывающего эти рассказы с предыдущими, или эпилога, соединяющего их с последующими историями. В изданиях XX в., опирающихся на Элзмирскую рукопись, этот фрагмент обычно помещают после рассказа Франклина и перед рассказом Шкипера, который открывает седьмой фрагмент. Однако в некоторых других рукописях вслед за рассказом Франклина идет рассказ Второй Монахини и Слуги Каноника и лишь после них шестой фрагмент. В рукописи Хенгурта истории расположены совсем по-другому: Рассказ Франклина, Второй Монахини, Студента, Врача, Продавца Индульгенций и Шкипера. Сопоставив все эти сведения, Хелен Купер предположила, что Чосер, сочинив шестой фрагмент, вообще не успел принять окончательное решение, где его поместить, хотя история Врача как бы перекликается с примерами из жалобы Доригены в рассказе Франклина.1710 Но связь эта, на наш взгляд, все-таки слишком отдаленная и косвенная. Недаром же ученые называют шестой фрагмент «плавающим», не имеющим четкого и определенного места в структуре книги.1711

По мнению почти всех ученых, в художественном отношении «Рассказ Врача» не очень удался Чосеру.1712 Точно определить его жанр достаточно трудно. Скорее всего, он представляет собой нечто среднее между рассказом о случившемся в далеком прошлом событии (historial thyng notable) и назидательным примером, где все-таки доминируют черты исторического повествования. Источник сюжета заимствован у Тита Ливия, на которого Чосер и ссылается в первых строках рассказа («Тит Ливий повествует…»). Тем не менее, большинство исследователей считает, что, сочиняя историю Врача, поэт пользовался не книгой римского историка, но отрывком из «Романа о Розе», где Жан де Мен пересказал Ливия, опустив ряд важных, но не нужных в его версии подробностей.

В своей книге, названной «От основания города», Тит Ливий описал столкновение, возникшее между занимавшим пост судьи патрицием Аппием и другим патрицием Виргинием, дочь которого (Виргиния) заинтересовала неправедного судью. Стремясь овладеть девушкой, Аппий нанял лжесвидетеля, который объявил Виргинию украденной у него много лет назад рабыней. Аппий распорядился вернуть девушку лжесвидетелю, но Виргиний, поняв, какая судьба уготована его дочери, тут же в суде отсек ей голову и отдал ее Аппию. Судья приказал арестовать Виргиния, однако народ встал на его защиту и сверг Аппия, который затем покончил с собой в тюрьме. Для Тита Ливия жестокий по современным меркам поступок Виргиния был актом доблести, позволившим ему возглавить народное сопротивление и свергнуть ненавистного тирана.

Темы утраты доблести римского народа, коррупции власти и откровенного попрания закона, волновавшие патриотически настроенного Ливия, книге которого был присущ высокий нравственный пафос, гораздо меньше интересовали Жана да Мена, увидевшего в истории Виргинии типично средневековый пример того, насколько истинная справедливость необходима в падшем мире, откуда ушла любовь. Соответственно политический и социальный контекст рассказанной Ливием истории в «Романе о Розе» приглушен, и многие второстепенные персонажи, в том числе жених Виргинии, исчезли из повествования.

Обратившись к истории Виргинии, Чосер внес в нее собственные изменения. Если у Тита Ливия и Жана де Мена главными действующими лицами были Аппий и Виргиний, а героиня играла, в общем-то, пассивную роль, то Чосер выдвинул ее на передний план. Дав развернутый портрет Виргинии, блиставшей красотой, умом и кротостью нрава, поэт как бы поставил ее в один ряд с другими идеальными героинями книги, типа Костанцы и Гризельды, которые прошли через тяжкие испытания. Знакомство с Виргинией в свою очередь готовило читателей к центральной сцене рассказа, которую придумал сам Чосер. В «Рассказе Врача» Виргиний из суда отправляется домой и там объявляет ничего не подозревающей дочери о принятом им решении:

Виргиния, дитя, — сказал он ей, —Перед тобой один из двух путей:Смерть иль позор. Зачем родился я,Раз мне пришлось дожить, о, дочь моя,До дня, когда тебе, моя отрада,От острого меча погибнуть надо?

Поняв, что другого выхода нет, Виргиния оплакивает свою раннюю кончину, а затем смело идет навстречу уготованной ей судьбе:

Благодарю Творца,Что девственной останусь до конца.Позору смерть предпочитаю я.Отец, готова к смерти дочь твоя.

Как подметили почти все критики, Чосер в этой сцене смешал языческие и христианские ценности. Хотя действие рассказа происходит в языческом Риме, Виргиния молится Творцу и вспоминает дочь библейского судьи Иеффая, которую тот был вынужден отдать на заклание, ибо он дал обет принести в жертву первое, что увидит, вернувшись домой после победы над врагами. Первой он и увидел собственную дочь, которая вышла за городские стены встретить отца. Соответственно представление о римской доблести, согласно которому потеря чести была хуже смерти (пример тому Лукреция), и христианская концепция целомудрия, возвеличивавшая девственность, но запрещавшая самоубийство, здесь сплелись воедино. В свете такого совмещения ценностей поведение Виргиния, казнившего дочь, как он утверждает, не из-за ненависти, но ради любви к ней (for love, and nat for hate), кажется, по крайней мере, с современной точки зрения, не таким уж похвальным. Тем более что Виргиний сделал это не в суде в чрезвычайных обстоятельствах, как у Тита Ливия и Жана де Мена, но дома, спокойно и тихо.

Эта не до конца разрешенная двойственность сохраняется и в финале рассказа, где Врач говорит о том, что грехи не могут остаться не наказанными:

Вы видите, не безнаказан грех,Но час небесной кары скрыт от всех.

Но если с Аппием, получившим по заслугам, все понятно, то мы так и не получаем ясного ответа на вопрос, совершил ли грех Виргиний, убив свою дочь.

В Эпилоге рассказа Трактирщик выражает примерно то же сомнение, сетуя на горькую судьбу Виргинии, а затем предлагает Продавцу Индульгенций рассказать «что-нибудь веселенькое» (som myrthe or japes). Но по желанию «всех благородных», кому надоели грубые шутки, тот соглашается поведать им «слово назиданья», выпив предварительно глоток эля.

«Рассказ Продавца Индульгенций» связан с «Рассказом Врача» по принципу сходства и противоположности. Предметом повествования обоих является грех, но если в «Рассказе Врача» грешников наказывают другие люди публично, то в «Рассказе Продавца Индульгенций» сами грешники втайне от других наказаны своим грехом.1713

«Рассказу Продавца Индульгенций» предшествует достаточно длинный Пролог, хотя и связанный с рассказом Продавца, но представляющий собой самостоятельную часть шестого фрагмента. По своей известности этот пролог уступает разве только «Прологу Женщины из Бата». Оба они написаны в так называемой «исповедальной» форме, обнажающей мысли героя.

Продавец Индульгенций откровенно делится секретами своей профессии — виртуозное красноречие и ловкие трюки помогают ему безнаказанно дурачить людей и наживаться на их легковерии, продавая фальшивые мощи и индульгенции, в искупительную силу которых он сам не верит. Продавец — великолепный мастер своего дела, и сила его слова такова, что бедная вдова охотно несет ему последние деньги, оставляя своих детей голодными. Но Продавца это нисколько не заботит. Главное для него — заработать побольше денег:

Я мысль свою вам вкратце изложу:Стяжанья ради проповедь твержу,И неизменен текст мой всякий раз:Radix malorum est cupiditas.1714Да, алчность — мой испытанный конекИ, кстати, мой единственный порок.Но если в алчности повинен я,Ее врачует проповедь моя,И слушатели горько слезы льют.Вы спросите, зачем морочу люд?Ответствую: затем, чтобы стяжать.Достаточно об этом рассуждать.

Ряд критиков прошлого столетия усмотрели в этой откровенности Продавца сходство с монологами Ричарда III или Яго, которые тоже открывали перед зрителями свою душу и делились тайными замыслами. Так, например, Глостер в самом начале трагедии говорил: