Кларкенвельские рассказы - Питер Акройд

Питер Акройд

Кларкенвельские рассказы

Список персонажей

Быть может, читатель припомнит, что многие персонажи этого повествования встречаются и в «Кентерберийских рассказах» Джеффри Чосера. Как заметил Уильям Блейк, «по складу характера Чосеровы пилигримы — это те же типы, из которых состоят все народы во все века: едва завершается одно столетие, приходит другое, совсем иное на взгляд смертных, но для бессмертных ровно такое же самое…».

Преподобная Агнес де Мордант, настоятельница женского монастыря

Преподобная Элис, мать-казначея

Гаррет Бартон, свободный землевладелец

Коук Бейтман, мельник

Бого, судебный пристав

Генри Болингброк, претендент на трон

Оливер Ботлер, сквайр

Роберт Брейбрук, епископ Лондона

Сестра Бриджет, монахиня, помощница настоятельницы,

Джеффри де Кали, рыцарь

Сестра Клэрис, монахиня

Драго, слуга каноника

Джон Даклинг, исповедник монахини

Уильям Эксмью, монах-августинец

Джон Феррур, священник

Хэмо Фулберд, художник, иллюминатор священных книг

Томас Гантер, лекарь

Эмнот Халлинг, ученый книжник

Гейбриел Хилтон, ювелир

Дженкин, подмастерье

Джолланд, монах

Освальд Ку, церковный староста

Магга, хозяйка постоялого двора

Гибон Магфелд, сквайр

Ричард Марроу, плотник

Мартин, законник

Брэнк Монгоррей, монах

Роберт Рафу, монастырский эконом

Ричард II, король Англии

Гилберт Росслер, мореход

Энн Страго, жена купца

Радулф Страго, купец

Умбальд из Ардерна, продавец индульгенций

Майлз Вавасур, адвокат высокого ранга

Роджер Уолден, архиепископ Кентерберийский

Роджер из Уэйра, повар

Глава первая

Рассказ настоятельницы

Преподобная Агнес де Мордант сидела у окна своей кельи и смотрела на монастырский сад. Прежде настоятельницей обители Девы Марии в Кларкенвелле была ее тетка, и по ее кончине Агнес по-родственному взяла на себя заботы не только о душах монахинь, по и о монастырских землях. Сад назывался «Фор-парадиз», то есть «За оградой Рая», но в то теплое февральское утро он казался настоящим Эдемом. Земельный надел имел форму треугольника — в честь блаженной Троицы, — и у трех его сторон располагались цветники, тоже треугольные; их соединяли три дорожки, устланные тридцатью тремя каменными плитами. Сад был обнесен стенами в тридцать три фута высотою, сложенными из трех слоев камня: булыжника, кремня и песчаника. Вокруг одного из вишневых деревьев были посажены лилии, символ Воскресения, неизменно напоминавшие Агнес слова, которые она давно выучила наизусть: «Праведник цветет как лилия… Насажденные в доме Господнем, они цветут во дворах Бога нашего».[1]

Преподобная Агнес вздохнула. Кто принесет обители новые беды? Кто жарче раздует пламя или доставит больше радости Небесам или больше мучений страдальцам в Аду?

За стенами сада до самой реки простирались поля, вдали виднелась солодовня с голубятней на крыше, рядом — хорошо ей знакомый каретный двор и возле конюшен сенной сарай. На западном берегу речки Флит стояла мукомольня, на другом — беленый домик под соломенной крышей, хозяином которого был монастырский управляющий. Между мельником и управляющим шла нескончаемая тяжба за права на речку, что протекала между ними. Время от времени они нанимали баркас и плыли из устья Флита по Темзе к Вестминстеру, чтобы слегка надавить на судью или барристера,[2] но дело все равно не двигалось. Аренда баркаса стоит два пенса, заметил однажды управляющий в разговоре с Агнес, а вот на законников уходят все денежки до последнего пенса, и то мало. Настоятельница хотела было вступиться и помирить тяжущихся, но мать-казначея, да и другие отговорили ее: что толку метать бисер перед свиньями?

Через открытую аркаду из кухни долетали запахи готовящейся еды, слышалось бренчание перемываемых латунных тарелок — на них разложат хлеб и куски говядины для трапезы после заутрени. Неужто жизнь, до Судного дня, будет идти тем же чередом? Все мы — лишь капли косого дождя, летящие на землю. Обезьянка настоятельницы, чуя грустное настроение хозяйки, вскарабкалась ей на плечи и принялась играть золотым кольцом, висевшим на шелковой нити меж грудей. Преподобная Агнес запела новую французскую песню Jay tout perdu mon temps et mon labour,[3] потом принялась играть с обезьянкой орешком, перекладывая его из руки в руку.

В монастырь она поступила совсем юной девушкой и удивительным образом сохранила в себе детскую серьезность и способность удивляться. Порой, по-ребячьи тщеславясь своим высоким саном, могла разволноваться и даже разгневаться. Некоторые из молодых монахинь шушукались, будто в День невинноубиенных младенцев она непременно должна совокупиться с «мальчиком-епископом».[4] Келья ее была задрапирована зеленой тканью, на окнах висели зеленые бархатные шторы: по поверью, зеленый цвет не вызывает неприязни у духов преисподней. Благоразумней не тревожить покой колодца, говаривала настоятельница. Церковный колодец находился сразу за оградой монастыря, в нескольких футах от лазарета, и почитался священным [1].[5]

В этот ранний час она выпивала рюмочку ипокраса[6] или кларета: сладкое вино унимало ее слабый желудок, сильно подточенный недавними тяжкими испытаниями. Слухи о странных событиях, творящихся в монастыре, уже долетели до харчевен Ист-Чипа и рыбных лавок на Фрайди-стрит. И хотя никто не рассказывал ей этих путаных историй, Агнес ощущала разлитое вокруг необычное беспокойство и невольно тревожилась. Она обмакнула палец в вино и мед, протянула обезьянке, и пока зверек его облизывал, негромко приговаривала детским голоском, каким не решилась бы говорить в присутствии посторонних:

— Первый пальчик — маленький мальчик; этот мальчик — лекарь, потому что им лекари орудуют. Третий зовется долговязым. А этот — тыкалка или лакомка. Вот он, я тебе в нос им тычу.

Внезапно раздался громкий стук в дверь. Настоятельница поспешно встала.

— Кто там?

— Это Идонея, матушка.

— Во имя всего святого входи, Идонея.

В келью тут же вбежала пожилая монахиня с грубым, изрытым оспой лицом, похожим на кусок солонины. Это была помощница, правая рука преподобной Агнес. Едва сдерживая волнение, Идонея кое-как поклонилась настоятельнице и выпалила:

— У нее припадок. Говорит не своим, а каким-то незнакомым голосом.

Агнес с привычной жалостью взглянула на безобразное лицо помощницы:

— Она борется с Господом.

Обеим было ясно, кто эта «она», — сестра Клэрис, безумица из Кларкенвельской обители, зачатая и родившаяся в подземных ходах под монастырем.

— Где она сейчас?

— В расписной келье.

В обители Девы Марии напасти случались и раньше. Еще при Жуайёз де Мордант, тетушке Агнес, по вине некоторых монахинь разыгрался великий скандал, а одолеваемая многими немощами настоятельница была не в силах управиться со своей паствой.

В двухстах ярдах от обители стоял куда более известный монастырь Св. Иоанна Иерусалимского, основанный рыцарями-госпитальерами. На его землях, простиравшихся на юг до Смитфилда, а на запад до реки Флит, располагалось множество каменных зданий, часовен, деревянных жилых и надворных построек, а также были разбиты фруктовые сады и парки с рыбными прудами. Святость древнего монастыря подкреплялась священными реликвиями — дарами нескольких пап. Среди прочих там хранилась чаша с молоком из груди Девы Марии, клочок паруса с лодки святого Петра, перо из крыла архангела Гавриила и кусочки хлебов и рыб, которыми Христос чудесным образом накормил множество голодных. Совсем недавно капля молока Пресвятой Богоматери вернула зрение и дар речи немому слепцу. Женская же обитель служила для путешественников церковью и постоялым двором, а сверх того еще и лечебницей, и источником приработка на обширных монастырских угодьях. Однако за двадцать лет до описываемых событий про монастырь Девы Марии пошла дурная слава, и называть его стали не иначе как вертепом разврата. Папа Римский направил кардинала провести дознание; по словам нунция, обитель превратилась в гнездо «дьявольских увеселений», «плясок и распутных игрищ».