Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

1924 года Степанов отрицал предъявленные ему обвинения и обещал в следующем заявлении дать полное объяснение затронутым вопросам. Но надежды на то, что атмосфера заговора будет рассеяна чистосердечным признанием, не оправдались. Во втором заявлении от 12 апреля 1924 года он говорил о том, что больше ничего сказать не может, «таким образом, не дав по существу никаких разъяснений». Вызванные в качестве свидетелей 2 апреля 1924 года товарищи Харечко, Виктор, Александров и Устинчик обвинили Степанова в «сочинении и распространении документов, якобы полученных Степановым от городской контрольной комиссии». По мнению товарищей, не они участвовали в заговоре, а Степанов предательски водил их за нос и заодно нашел себе сообщников в контрольной комиссии. «Для привлечения к работе оппозиции сторонников он пошел на то, что уверил товарищей о связи его с городской контрольной комиссией, указывая, что и там есть сторонники оппозиции. С этой целью он сочинил бумажку и выдал ее за полученный им из городской контрольной комиссии материал дела на тов. Харечко».

Губернская контрольная комиссия, однако, была уверена, что заговор имел место среди студентов, а не в городской комиссии и во главе него стоял вовсе не Степанов. Он просто манипулировал своими подельниками и шантажировал их вымышленным документом. «Это показалось опасным для Харечко, так как могло повести к провалу и привлечению их всех. Поэтому последний и решил покончить со Степановым, подав на него заявление в городскую контрольную комиссию. Это он и сделал во второй половине февраля. Одновременно были поданы заявления и Александровым, Устинчиком и Виктором. В заявлениях этих товарищей ничего не говорится о работе ни до, ни после дискуссии и все взваливается на Степанова».

Когда Степанову было объявлено, в чем он обвиняется со стороны Харечко и прочих, он никак не мог поверить, что его могли выдать его же руководители, и «поверил в это только тогда, когда это сказал при нем сам Харечко». После этого он рассказал устно и в письменном виде все, как было на самом деле. «Тов. Степанов не отрицал, по существу, заявления, говорил, что „в такой же мере в выдвинутых против него обвинениях виноваты и упомянутые товарищи“». Таким образом, суммировали в контрольной комиссии, видно, что «Харечко являлся руководителем оппозиции. <…> Когда дело зашло слишком далеко, он подал заявление на Степанова, рассчитывая таким образом выйти из положения». Ну а Степанов в глазах комиссии был «виноват в том, что он недопустимо лгал на несуществующие связи с городской контрольной комиссией и подделывал документы, упорно отказывался… сознаться в предъявленных обвинениях до личной ставки с обвинителями»[979].

Ознакомившись с апелляцией Харечко на его исключение из партии, городская контрольная комиссия обращала внимание ЦКК на следующее: «Все заявления тов. Харечко пропитаны, с одной стороны, чисто формальными моментами, не старающимися объяснить причин создавшегося вокруг него „оппозиционного тяготения“ остальных товарищей, без которого не мог бы тов. Степанов обратиться к нему со своими антипартийными предложениями. С другой стороны, заявление Харечко содержит недвусмысленный намек на то, что антипартийные действия Степанова являются провокационными к нему с чьей-то стороны, в руках коих находится Степанов». Харечко считал себя жертвой паутины интриг, сплетенной могущественными силами, дергавшими за ниточки и руководившими действиями Степанова.

Однако городская контрольная комиссия подозревала, что этот заговор является не более чем выдумкой самого Харечко, направленной на то, чтобы ввести контрольную комиссию в заблуждение. Главным манипулятором был все-таки Харечко. «В оправдание этого намека, направленного по адресу партийной организации, Харечко не стесняется в извращении фактов. Так, в части заявления, адресованного в ЦКК, где говорится о якобы „существующих противоречиях“, неверно заявление Харечко, что будто бы Степанов сделал заявление тов. Соколову [уполномоченному губернской контрольной комиссии Василеостровского района] об издании какого-то журнала. Такое заявление было действительно получено тов. Соколовым, но со стороны другого члена партии, не проходящего совсем по этому делу». Речь, по-видимому, идет о каких-то публикациях оппозиционного толка, к которым у Харечко, как оппозиционера и в то же время ответственного за цензуру, было двоякое отношение. «Иными словами, – так продолжался отчет, – предложение о подпольной деятельности к Соколову поступило, но не со стороны Степанова. Внешнее влияние имело место, но шло не через Степанова, что утверждал Харечко». Кем был этот некто, выступивший с предложением, контрольная комиссия не раскрыла, демонстрируя, что сама умела нагнетать интригу не хуже оппозиционеров. Для нее в момент написания текста было важнее высветить порочащую партию деятельность Харечко. Он хотел подставить Степанова, выставив его главным проводником фракционных настроений. «Подобное толкование действий т. Степанова со стороны тов. Харечко, – так суммировали в городской контрольной комиссии, – подтверждает его глубоко фракционные взгляды, явное нежелание отдать отчет в результатах своей работы и стремление неслыханным образом дискредитировать партийные органы».

Последнее городская контрольная комиссия установила на основании заявлений товарищей Быстровой и Закс-Гладнева Самуила Марковича (работавшего в редакции газет «Красная газета» и «Ленинградская правда»), которые разоблачили «явную тенденциозность заявления т. Харечко». Некая Быстрова случайно узнала о происходящем от самого Харечко. Закс-Гладнев также был втянут в историю Харечко, но на позиции выдержанного сторонника ЦК, не принимавшего непосредственного участия в заговоре. Несмотря на то что указанные товарищи получили информацию о происходящем из третьих рук, комиссия включила их заявления в дело. Вероятно, роль сыграло то, что, в отличие от других фигурантов, Быстрова и Закс-Гладнев никогда не высказывались в защиту оппозиции и были сторонниками ЦК.

Стоит обратить внимание на сухой юридический язык делопроизводства контрольной комиссии – герменевтический диагноз устанавливался на базе фактов. Но факты – а их приводилось много, с точными датами и местами встреч, – были только свидетельствами, версиями. Объективных улик не было, и, чтобы им поверить, нужно было верить тем, кто эти факты приводил. Но и этого не всегда было достаточно в ситуации, когда возможность манипуляции фактами не исключалась. Контрольной комиссии нужно было давать собственную герменевтическую интерпретацию, в верности которой также можно было впоследствии усомниться.

«Объективное изложение фактов», относящихся к моменту подачи заявления Харечко на Степанова, представлялось контрольной комиссией следующим образом: «…между тов. Харечко, Александровым, Устинчиком и другими, как до XIII Всероссийской партконференции, так и после, была тесная связь с обменом мнений, связанных с выступлениями оппозиции». Таким образом, до появления на сцене Степанова, со слов Быстровой и Закс-Гладнева, уже имелась заговорщическая группа с Харечко во главе. Степанов же решил привнести свой собственный вклад в дело создания оппозиционного подполья.

По заявлению Александрова и Устинчика, в десятых числах февраля Степанов, неудовлетворенный неудавшимися выступлениями «оппозиционно» настроенных товарищей, предложил Александрову и Устинчику «обсудить вопрос о лучшей организованности