Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

под башмачком». Контрольная комиссия ограничилась «порицанием с предупреждением» (25 апреля 1924 года)[972]. Чхетиане Антона Григорьевича обвиняли в «устройстве ряда выпивок в общежитии института, приводе в общежитие женщин легкого поведения», а также в сокрытии «своей венерической болезни от студентки, с которой сожительствовал 8 месяцев». Чхетиане исключили (29 апреля 1925 года)[973]. Разбирались и политические нарушения. Мазель Рахиль Пинхасовну исключили из университета за невыдержанность: «Тов. Мазель не подчинялась требованиям кружка, срывала объявления и насмехалась над товарищами». Контрольная комиссия смягчила вердикт и поставила ей на вид только «нетактичное поведение» (5 октября 1925 года)[974].

Более политизированным было рассмотрение дела одного из героев нашего повествования Карпова. Комиссия по проверке социального состава советских, вузовских и воинских коллективов РКП Центрального района постановила 29 октября 1924 года, что он, будучи членом партии с марта 1917 года, «профессор педагог» по профессии, может остаться в рядах ВКП(б), но дело о его «нетактичном выступлении на собрании» было передано в контрольную комиссию[975]. 5 декабря контрольная комиссия постановила: «Указать тов. Карпову, что он в момент последней дискуссии ошибался и неправильно понимал основы ленинизма. Несмотря на решения XI съезда, не осознал своих колебаний и по сути дела продолжает поддерживать позиции мелкобуржуазного уклона». Контрольная комиссия посчитала «целесообразным» использование тов. Карпова на советской работе, иными словами, сместила его с партийной преподавательской деятельности[976].

Сам Карпов преподносил разбор своего дела несколько иначе: «В общих чертах, к чему сводился мой содоклад? Я хорошо помню его содержание – когда Залуцкий сказал, что принята резолюция от 5 декабря, добавив, что „может быть, тут есть даже ошибка со стороны ЦК и ЦКК“ – это меня особенно тогда взволновало. Я решительно выступил против этого. Напирал на то, что те, которые искренне желают поговорить с партией, которые желают установить связь, ту связь, которая существовала раньше, они должны высказаться, никаких репрессий, никакого зажима, никакой клеветы по их адресу не должно быть. <…> После этого выступления на меня начались гонения, я был вызван в Агитпроп к Николаевой, которая со мной беседовала по этому вопросу, и я ей все изложил, как это все было, как протекала дискуссия. Затем я был вызван в Центральный городской район в контрольную комиссию, где я также изложил свои взгляды, и контрольная комиссия пришла к выводу, что я прав и зря привлекаюсь. <…> Не знаю, собственно говоря, какое было утверждение по этому вопросу Президиума райкома и губкома, но меня сочли в контрольной комиссии правым, и мне было сделано такое заявление – „вы ни в чем не обвиняетесь, можете идти“»[977].

Несколько случаев касались закулисной стороны оппозиционной активности в университетах. Так, контрольной комиссией разбирался материал на члена РКП с 1915 года т. Кушакова, слушателя школы летчиков-наблюдателей, который указал на пике дискуссии, что «имеет документ при себе, подтверждающий его взгляд». Просьбу огласить этот загадочный документ т. Кушаков отклонил. «Отказался также сдать этот документ представителю райкома; отказался назвать лиц, от кого получил и кому сдал названный документ. Через несколько дней тов. Кушаков заявил, что если он скажет, кто ему дал документ, то последний из‐за этого может застрелиться. После разбора дела в городской контрольной комиссии через месяц тов. Кушаков подал заявление, где признает свою ошибку и указывает, что документы эти были письма тов. Троцкого и получил их он от тов. Виктора – студента ЛГУ и ему же вернул их обратно»[978].

То ли имя, то ли кличка Виктор выводит нас на заговор «Степанов – Харечко – Виктор – Александров», пожалуй, самый интригующий случай, разбиравшийся Ленинградской контрольной комиссией в 1924 году.

В апреле городская контрольная комиссия слушала дело Степанова Николая Ивановича и Харечко Тараса Ивановича, студента и заведующего рабфаком ЛГУ соответственно. При разборе дела выяснилось: «Во время дискуссии по вопросам рабочей демократии Харечко, будучи одним из руководителей оппозиции среди студенчества по Ленинграду, привлек на свою сторону целый ряд студентов рабфака ЛГУ». В том числе активными его помощниками были Александров, Устинчик и уже известный нам Виктор. Первые два ограничились работой в Ленинграде, а Виктор ездил под видом отпуска в конный корпус, где также вел работу за оппозицию. Впоследствии в работу оппозиции был «втянут» Степанов И. М., заведующий библиотекой Василеостровского райкома, тоже рабфаковец. «Все эти товарищи в период дискуссии организовали оппозицию, распространяли совершенно секретные документы ЦК и прочие, выступали на собраниях и т. д. Когда же дискуссия кончилась, они не подчинились решению XIII партконференции, продолжали вести свою работу, но уже в секретном порядке». Руководил ими по-прежнему Харечко, известный как член группы «демократического централизма» и как подписант «Заявления 46». У него неоднократно собирались рабфаковцы для обсуждения вопросов, связанных с оппозиционной деятельностью.

Ленинградская губернская контрольная комиссия выдала характеристику на Степанова – он оказался «наиболее активным, твердым и настойчивым», – обосновывая свой вердикт сухим конспирологическим нарративом. Тов. Степанов, член РКП с 1918 года, 1901 г. р., рабочий, студент рабфака ЛГУ, обвинялся в антипартийных действиях, ведущих к расколу партии. Также ему инкриминировалось «…стремление к дискредитации партийных органов, что выразилось в том, что тов. Степанов в течение февраля неоднократно вел переговоры с членами партии товарищами Виктором, Александровым, Харечко и студентом комвуза Виктором Леонидовичем Калядинским об издании нелегальным от партии путем материалов, касающихся партии в прошедшей партдискуссии. <…> Кроме того, он предлагал переиздать брошюру тов. Троцкого „Новый курс“ с дополнениями и заменой некоторых мест для большего усиления, и вообще вел себя весьма невоздержанно». Степанов также вел переговоры с теми же Александровым и Устинчиком об организации фракции внутри партии оппозиционно настроенных по отношению к линии ЦК членов партии, предлагал связаться с такими же членами партии других коллективов, говорил о приобретении конспиративной квартиры и прочее.

В представленной резолюции губернской контрольной комиссии невозможно отделить заговор как способ построения нарратива от конспиративных методов работы самих оппозиционеров. Говоря о дискуссии о демократии в стенах комвуза, мы уже обращали внимание на постоянно появляющееся в речах участников представление о дискуссии как заговоре в верхах, осуществляемом или оппозиционерами, или ЦК. В случае же Степанова мы можем видеть, как сама контрольная комиссия пыталась отследить заговор, распространявшийся как лесной пожар за фасадом студенческой жизни. Манипуляции и подтасовки, как и в дискуссии о демократии, играли здесь ключевую роль. Степанов и товарищи не просто распространяли секретное письмо Троцкого, но видоизменяли его, усиливая его подрывной потенциал. Здесь уже не Троцкий манипулировал массами, а массы Троцким.

В своем первом письменном заявлении от 17 марта