Куропаткин. Судьба оболганного генерала - Андрей Гургенович Шаваев

со стороны чекистов изначально выглядел довольно странно и неубедительно. В кругах военной эмиграции было хорошо известно, что Потапов де-факто перешел на сторону большевиков чуть ли не самым первым из представителей царского генералитета еще летом 1917 года, аж за три месяца до прихода сторонников Ленина к власти. Служил Потапов советской власти добросовестно с момента образования РККА, и идеологическая мотивация его враждебного отношения к коммунистам явно притягивалась за уши.

Повторим, и сам Зайончковский видной ФИГУРОЙ в царской военной элите никогда не был, максимум чего достиг – командир корпуса.

Вполне вероятно, что разработчикам «Треста» в середине 1924 года для укрепления доверия к организации срочно понадобился действительно авторитетный военачальник, известный в высших монархических кругах и желательно с солидными связями в зарубежных, предпочтительно французских (именно во Франции свили гнездо русские белоэмигрантские организации) спецслужбах.

Чекистами должен был учитываться еще один крайне важный фактор в лице Александра Ивановича Гучкова. Бывший военный министр Временного правительства, покинув Родину, рук не опустил и, обосновавшись в Париже, активно и напрямую сотрудничая с французской разведкой, продолжал играть весьма заметную роль в политике – на этот раз объектом его борьбы стал СССР и советская власть. Деятельная энергия, помноженная на солидные финансы, связи и опыт антиправительственной деятельности автоматически делали из Гучкова одного из наиболее серьезных противников большевиков, тем более, что все знали и помнили, как ему удалось в свое время мастерски организовать военный заговор и свергнуть царя. В связи с этим к Гучкову безуспешно искал агентурные подходы Иностранный отдел ОГПУ. Таким образом, к середине 1920-х годов на личности Гучкова сошлись интересы как советской разведки, так и контрразведки. О том, что в красной России появилась некая организация, объединяющая чудесным образом сохранившихся сторонников реставрации монархии, Гучков был осведомлен руководителем РОВС бароном Врангелем, также являвшимся объектом оперативной игры лубянского ведомства. Обладая звериным чутьем на масштабные авантюры, замысел чекистов Гучков почти сразу интуитивно разгадал и счел своим долгом предупредить о провокации других лидеров белой эмиграции.

Таким образом, заручившись согласием Куропаткина и осуществив его последующий ввод в оперативную игру по аналогии с Зайончковским и Потаповым, контрразведчики получали бы реальную возможность укрепления легенды контрразведывательной операции «Трест» и главное – канал доверительного выхода на Гучкова, французскую разведку и на лидеров Русского Обще-Воинского союза в лице также хорошо известного Куропаткину великого князя Николая Николаевича.

Через два месяца после визита Зайончковского Куропаткин умирает. Умирает своей смертью в своей постели.

Еще через год, в марте 1926 года, в Москве скончается Зайончковский.

Предлагали ли Алексею Николаевичу СОТРУДНИЧЕСТВО в той или иной форме с советской властью?

Предлагали несомненно, ибо уровень и международный масштаб фигуры Куропаткина, его интеллект в сравнении с теми царскими генералами, кто безоглядно повелся на аналогичные заманчивые предложения большевиков-Новицкого, Самойло, Потапова, Бонч-Бруевича, Брусилова, Верховского или того же Зайончковского, был несравнимо выше в шкале ценностных приобретений не имеющей опоры в подлинной, не новорожденной элите российского общества.

Большевики царскому генералу Куропаткину пришлись не по душе, идеалы, в которые он верил, были растоптаны, государство, которому служил, уничтожено, церковь охаяна и разграблена, монарх, которому присягал на верность, казнен.

Не мог системно мыслящий интеллектуал и государственник Куропаткин принять военно-политические взгляды большевистских вождей, как, например, Троцкого, откровенничающего в изданной в 1920 году работе «Терроризм и коммунизм»: «Устрашение есть могущественное средство политики и международной, и внутренней. Война, как и революция, основывается на устрашении. Победоносная война истребляет по общему правилу лишь незначительную часть побежденной армии, устрашая остальных, сламывая волю. Так же действует революция: она убивает единицы, устрашает тысячи».

Почему Куропаткин не согласился даже на опосредованную поддержку коммунистического режима, отчасти объясняет общая морально-нравственная и этически-правовая позиция подавляющего большинства русских интеллигентов, а Куропаткин представлял собой абсолютно совершенный, генетически законченный образец русского военного интеллигента, по отношению к новоявленным властителям государства, ультимативно претендующим на монопольное право на истину.

Эту позицию образно-сравнительно выразил гений отечественной литературы Корней Иванович Чуковский:

«Я ненавижу их фразерство, их позерство, их жестикуляцию, их патетику. Самый их вождь был для меня всегда эстетически невыносим: шевелюра, узкая бородка, дешевый провинциальный демонизм. Смесь Мефистофеля и помощника присяжного поверенного…

У меня к нему отвращение физиологическое».

Это Чуковский сказал о создателе и руководителе Рабоче-Крестьянской Красной армии Троцком.

Кроме тех весомых обстоятельств, перечисленных и не перечисленных Корнеем Ивановичем Чуковским, у кадета и офицера Куропаткина была еще и присяга ненарушимая, данная царю, а через него и Отечеству, и русскому народу, через которую он, в отличие от многих других генералов и офицеров императорской армии, переступить не осмелился…

Лучше смерть, чем бесчестие…

Испаряющийся, почти дематериализовавшийся мир прежней устойчивости, стабильности, благополучия, дьявольская идеология дорвавшихся до власти БЕСОВ, кошмарная трагедия с сыном и, конечно, фатальное предвидение неизбежной ужасной судьбы внуков-детей государственного преступника, ПОДНЯТЬ которых он уже просто не в состоянии ни физически, ни материально, ДОБИЛИ Алексея Николаевича окончательно.

После инквизиторской казни сына жизнь потеряла всякий смысл, генерал ДОЖИВАЛ по инерции.

Умер он 16 января 1925 года в своем доме от воспаления легких, в то время антибиотиков не знали, и такой диагноз почти в пятидесяти процентах случаев был смертельным. В то же время врач, наблюдавший Куропаткина последние тринадцать лет, утверждал, что Алексей Николаевич с конца декабря 1924 года был болен гриппом и его старое, больное, изношенное сердце просто не выдержало заболевания – острая сердечная недостаточность. Смерти не раз смотревший ей в лицо генерал не боялся, до последнего часа сохранял ясную память и умер в полном сознании. Накануне последнего издыхания много говорил о Германии, о сохраняющейся с ее стороны угрозе России.

Все великие, преданные Отечеству до мозга костей полководцы, независимо от национальности и религиозных убеждений, одинаковы в одержимости бороться за безопасность родины даже на смертном одре, в полузабытьи и почти бессознательном состоянии, когда душа навсегда покидает остывающее тело. По преданию, последними словами умирающего прусского генерал-фельдмаршала Альфреда фон Шлиффена были:

«Укреплять только правый фланг».

На пороге восхождения в мир иной немецкий фельдмаршал Шлиффен думал об обходном маневре против вечного противника Германской империи – французской армии; русский генерал от инфантерии Куропаткин – о защите веками таящих опасность западных границ России.

Алексей Николаевич и перед уходом из жизни оказался, как всегда, мудр и прозорлив: через 16 лет после его смерти, в 1941 году, именно с Запада, со стороны Германии в Россию придет очередная, третья по счету Отечественная война, родная земля и русский народ будут стонать