Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

хотя и стали частью истории музыки», пишет в предисловии А. Мунипов, подчеркивая, что всех этих композиторов ничего не объединяет да и не разделяет. Но водораздел есть – почти тот самый, что рассек в последние годы наше общество. Это, конечно, модернистский и традиционалистский этос. Нужно ли учиться всему на Западе, или «дело в том, что на Западе, если вы пройдете по улице, мимо вас пройдут десять авангардистов. Это меня изумило. Оказывается, весь мир состоит из одних авангардистов. Я-то раньше думал, что это вроде как одиночки. И дальше, я думаю, не надо продолжать. Все становится ясно. Если вы предлагаете что-то свое – свое видение мира, – то система вас отвергает. Потому что армия авангардистов – она, конечно, не подпускает к пирогу инакомыслящих. Нигде. Никогда», как горько констатирует Рабинович-Бараковский. И мартыновский «конец времени композиторов» – «он фактически становится в один ряд с теми, кто хотел бы уничтожить культуру» (Губайдулина) или же пытается учиться у еще сакральных, доавторских времен, и дело «в том, чтобы повернуть прогресс вспять, развернуть направление вектора. И в истории музыки есть несколько примеров того, как композиторы умудрялись разворачивать это движение. Самый яркий – это “Искусство фуги” Баха. С точки зрения истории музыки он занимался какими-то совершенно архаичными делами. Уже его сыновья осваивали сонатную форму, уже закладываются основы симфонизма, Гайдну уже семнадцать лет, и тут вдруг Бах пишет дидактическое произведение, демонстрирующее, как по-разному при помощи контрапункта можно обработать одну единственную тему»?

И вот мудрый Георг Пелецис с его идеей «возрождения Возрождения» – «произошла глобализация культуры, не только в пространстве, но и во времени. И мне неинтересно от этого дистанцироваться и заниматься остроактуальными технологическими экспериментами. Меня, высокопарно выражаясь, интересуют вечные вещи. В старинной музыки есть все, что нам нужно, и выражено очень просто. Я не то чтобы против авангардной, технологически сложной музыки, просто мне лично это все не близко» – за «тех» или за «этих»? И согласилась ли бы с ним Губайдулина, предупреждающая об эпохе «усталой цивилизации»? А сам Владимир Мартынов, от крюков, которыми записаны древнерусские напевы, вернувшийся делать в «Доме» собственный фестиваль современной музыке с поющими пылесосами? Так все же крюки или графические-текстовые партитуры (партитура «Фортепианной пьесы для Дэвида Тюдора № 3» Ла Монте Янга состоит из одной строчки – «большинство из них было очень старыми кузнечиками»)? «Но, сожалению или к счастью, музыка – она за нотами, понимаете?», и все они ее ищут.

Ведь «слушать вообще надо уметь. Очень важно быть внимательным. Мы однажды сидели у Андрея Волконского дома, слушали пластинку с какой-то народной африканской музыкой. Одна песня мне показалась очень скудной, зачем, говорю, ее было вообще записывать? А ты невнимательно слушал, говорит мне Андрей, послушай еще раз. Слышишь, там на заднем плане сверчок? Этот певец не один поет, а со сверчком – он ему отвечает. Ты слушай сверчка тоже!» – байка Тиграна Мансуряна подходит для тоста за «Фермату».

Бумажные самолетики из рая

Джон Элиот Гардинер. Музыка в Небесном Граде: Портрет Иоганна Себастьяна Баха / Пер. с англ. Р. Насонова и А. Андрушкевич. М.: Rosebud Publishing, 2019. 928 c

Бах был сварлив, склонен к сутяжничеству, прижимист и жаден до титулов, почестей и тому подобного. Ну и что?

Что это меняет? Музыковед, перечисляющий кантаты Баха, в которых главной темой является смерть, мог бы заметить, что ни у кого из смертных, кроме Баха, не найдешь такой ностальгии по смерти. Значение имеет только это.

Все остальное – биография.

Эмиль Мишель Сиоран. Горькие силлогизмы

Международный бестселлер добрался до нас – и не стоит бояться ни лейбла «бестселлер», ни объема с настоящий кирпич. Ведь это действительно книга о Бахе от великого дирижера – и биография, и разбор музыки, и интеллектуальное исследование, и признание в любви, вкупе с рассуждениями, чем эта любовь вызвана. Ответа, как всегда с любовью, окончательного нет, но попытки многих вопросов засчитаны.

Безусловно подкупает интонация – не обожая и оправдания до придыхания и не развенчания до исподнего. Даже восхищаясь его портретом, Гардинер отмечает, что брови изобразили как-то не так – они растут в противоположную сторону. И подчеркивает, что Бах следовал своей стратегии – музыка прежде всего, даже если к ней современники были и не очень готовы (мы подготовлены к ней больше, отмечает он парадокс). Самый великий композитор всех времен и народов воевал с авторитетами, «был настоящим диссидентом» – но зачастую был подобострастен до неприличия с теми властителями, при дворах которых расцветала музыка. Мог быть мелочен, мстителен, пускался в бесконечные перепалки с критиками и конкурентами – а один раз на шпагах и дубинках даже чуть было не схватился.

И это вообще – одна из многих – интересная линия, которую разбирает Гардинер: стратегии композиторов и музыкантов тех лет. Того же «клуба 85 года»: Бах, Скарлатти и Гендель родились в 1685, за два года до этого родился Рамо, еще раньше, в 1681, на свет появились Маттезон и Телеман.

Единственное, пожалуй, что немного режет слух в оркестровке Гандинером его интеллектуальной биографии Баха, это модное ныне желание подчеркнуть, что христианство в современной Европе засунуто в дальний чулан, побито молью, и там ему и место, ныне и присно и во веки веков. Привязка музыки Баха к церковному календарю, исполнение в церкви, все вообще христианские коннотации – да, он все признает, разбирает. Но ведь сказал современный композитор Дьёрдь Куртаг: «Будучи убежденным атеистом, я не стану заявлять об этом во всеуслышание, потому что, когда я смотрю на Баха, я не могу быть атеистом. Я принимаю его образ веры. В его музыке не прекращается молитва. Но как я могу приблизиться к нему, если смотрю на него только со стороны? Я не верю в Евангелие буквально, но фуга Баха содержит Распятие внутри себя – она словно приколочена к нему гвоздями».

Нет, Гардинер скрупулезно анализирует все религиозные основания музыки Баха, но – сам гораздо больше любых священных писаний любит «Темные начала» Ф. Пулмана. Адорно и Кундера, Эйнштейн и Бахтин, Ницше и Грин – все ему по частотности цитирования уступают.

И уже по спектру имен ясно, что разговор состоялся крайне о многом. Написавший в весьма зрелые годы эту свою первую книгу, Гардинер сделал все, чтобы залатать белые пятна в биографии Баха доступными – и даже не очень – сведениями. О том, как правили германскими землями тех лет и о роли леса, об увлечении Ньютона и Бойля алхимией и об особенностях преподавания музыки, о восприятии оперы и о том, в чем Перселл наследовал у Монтеверди, о даже том,