Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

эффект”) описывает период от Античности и Средних веков до XVI столетия, когда сущность музыки понималась как прямая причина производимого ею эффекта. Данное отношение олицетворяется двумя фигурами, Орфеем и Пифагором, представление о которых в Античности является взаимодополняющим и иногда взаимообусловленным», – поясняет Бондс. Орфей с помощью пения заклял царство мертвых, Пифагор, проходя мимо кузницы, вывел математические основания звука – обе концепции эффекта и природы звука еще столетиями дискутировались людьми. «Когда в середине XVI столетия пифагорейско-платоновская концепция космоса стала терять свое значение, авторы принялись искать альтернативные модели для объяснения отношений между природой музыки и ее властью. Вторая часть книги (“Сущность и эффект”) описывает этот процесс, приходящийся на период между 1550 и 1850 годами. Чудеса Орфея, все еще приводимые в пример, более, однако, не понимались буквально, а эмпирическая наука обнаружила, что почтенные расчеты Пифагора, соотносящие звук с числом, на деле мало связаны с реальными гармоническими отношениями. Слух и чувства бросили вызов разуму, сменив его в качестве источника познания». Здесь-то как раз готовится почва для выхода на сцену Ганслика, его дискуссии не только с Вагнером, но и со всей предыдущей традицией, включая Платона. Он и выходит, и начинается третья часть, которая «прослеживает течение данной дискуссии с середины девятнадцатого века до середины двадцатого. Наибольшее внимание в ней уделяется идеям Вагнера. Ганслика и Листа – в особенности Ганслика, – ибо полемика всех троих сформировала, говоря языком Фуко, новую дискурсивную практику: их терминология, их взгляды и риторические стратегии сделались настолько естественной частью повседневной речи, что со временем перестали ассоциироваться с их авторами».

Да, Ганслик, безусловно, герой книги Бондса. Он приводит его биографию, рассказывает историю написания трактата (под пиво и чай после не очень отнимавшей время работы – вспомним заодно график Кафки и позавидуем временам не распоясывавшегося до режима с 9 до 18 капитала), сверяет редактуру различных редакций, прослеживает влияние прежних авторитетов на Ганслика и, конечно, рецепцию его оказавшейся парадигмальной книги. Но Бондс далек от всеобожающего пиетета по отношению к своему персонажу – отмечает, например, как тот подтасовывал цитаты, как заигрывал с истеблишментом и т.д. Несмотря на всю детализированность своего исследования и довольно серьезный научный аппарат, «Абсолютная музыка» – это почти авантюрная история идеи. Вот Вагнера считают радикалом, а Ганслика консерватором, вот время идет и их идеи даже сближаются, а споры еще полыхают, вот Уайльд, Малер и Гофмансталь не могут удержаться и подбрасывают дровишек, вставляя свои пять копеек…

И, почти 500 страниц прослеживая интригу, как предлагалось в разных веках воспринимать, наслаждаться музыкой, мы вправе задаться вопросом, как, в свою очередь, воспринимать эту книгу, к какому жанру отнести? Монография – но с элементами научпопа. Развернутая, доработанная, возможно, до книжной публикации диссертация – но весьма живая.

Соответственно есть и несколько способов, как ее читать. Проще всего, видимо, как и с каждой узкой книгой по широкому предмету – забить себе в плеер названия неизвестных композиций или набрать из щедрой россыпи фактов и щеголять ими в разговоре или в тех же постах в Фейсбуке. Например, даже старый греховодник и натуралист Руссо свято верил, что до отпадения человека от благодати люди общались с помощью прекрасных музыкальных звуков, довербальной речью, коей наш нынешний язык является бледным подобием, bend sinister. Или что еще до середины XVIII века в театрах и в концертах можно было невозбранно общаться и болтать, никто и не думал шикать. Что Шёнберг не любил давать названия своим музыкальным сочинениям, Дюрер признавался, что не знает, что такое прекрасное. Или известный «прикол», приведенный Д’Аламбером, о громком восклицании истомленного сложным сочинением Фонтенеля – «соната, чего ты хочешь от меня?!» Один из барочных композиторов своим сочинением описал процесс операции по извлечению камня из почек – так что мотивы у сонаты могли быть разными…

Кроме просто интересных фактов, кстати, есть и множество действительно забавных. Не только среди приведенных фактов (Гейне, наблюдая бурную реакцию публики на игру Листа, отметил, что данный феномен должна была объяснить «скорее патология, нежели эстетика» – это он на нынешних рок и поп концертах еще не был), но и в подаче самого профессора музыки Бондса: «Ганслик просто заснул», «вежливым образом как невежливое» и т.п.

Но – красна ложка дегтя к бочке меда – нельзя не вспомнить о минусах этого прекрасного издания. В книге все цитаты даются в сносках на языке оригинала (и занимает это подчас по трети, даже половине страницы) – так ли они нужны, много ли бы потерял наш читатель без цитат на старонемецком? В приложении дан перечень всех отзывов на трактат Ганслика того времени – если бы их заменить хотя бы краткими сведениями о всех помянутых в книге музыкальных критиках и теоретиках тех, весьма разных, лет, было бы, кажется, немного продуктивнее. И главная претензия уже к самому Марку Бондсу. Рассуждая о музыке и ее восприятия, он претендует на общезначимость и всеохватность своего анализа, но, как зачастую бывает с западными исследователями, даже после торжества постколониальных исследований, мультикультурализма и так далее, полностью, абсолютно игнорирует опыт неевропейских стран. Тогда как идущая еще от Аристотеля очень влиятельная идея о «прямой согласованности космической, человеческой и музыкальной гармонии» нашла бы очень и очень много гораздо более фундированных аналогий на Востоке, в Китае, в частности. А тот же управляющий своим пением адом Орфей или древнегреческий наставник, успокаивающей с помощью изменения ритма музыки юношу, вознамерившегося ради восстановления справедливости сжечь дом предполагаемого преступника – всем им можно было бы поставить, например, запись индийских раг. Которые не только манифестируют шесть индийских сезонов – примерно как макура котоба, сезонные слова в японской поэзии, – но и едва ли даже не с большим KPI. Так, летняя рага дипак может и сжечь зал и певца дотла, поэтому после нее, по требованиям древнеиндийского МЧС, следует незамедлительно исполнить рагу облаков и дождя мекха. Да, конечно, с нуля погружаться в индийское, китайское, японское и так далее музыковедение крайне сложно, но можно было бы обратиться к каким-то обобщающим западным работам – в той же «Социологии музыки» Адорно китайскому восприятию музыки посвящено немало осмысленных страниц…

И тут мы возвращаемся к исходному посылу Ганслика и Бондса, основополагающему вопросу, что есть музыка, в чем ее эффект и за что конкретно мы ее любим. Вряд ли на это вообще существует один сколько-нибудь приемлемый для большинства ответ, но – рискнул бы предположить, что имплицитно, без видимой воли на то автора, некоторая попытка ответа начинает сама брезжить по ходу книги. Еще в отношении того же Орфея замечено