Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

мое, кажется, пелось после моего окончания школы, стало чем-то вроде предания. Один мой рок-н-ролл, сочиненный вдруг ради баловства в студенческие годы, брат спрашивал для группы «Мегаполис». Но я в тот период пребывал в глубочайшем отвращении к тому, что исходило от меня, поэтому не мог думать об этом. На первых курсах института я выпросил у родителей пианино на прокат и брал частные уроки. Начал собирать пластинки классической музыки. Получив на руки стипендию, я в тот же день отправлялся в «Мелодию» на Новом Арбате и покупал то, что нельзя или очень редко можно было услышать по радио и на концертах, Рихарда Штрауса, Малера, Скрябина, Стравинского, Шeнберга, Берга, Бернстайна, вместе с более доступными, но оттого не менее грандиозными классиками, оставляя в кассе треть денег. Был молодым концертоманом. Уехав, я оставил позади себя немалую для бедного студента и полудиссидента фонотеку. С переездом моя связь с музыкой оборвалась, но сейчас возрождается, и чем дальше, тем становится важней. Слух волшебен тем, что в нем нет различия между наружным и внутренним. Он способен непринужденно следить сразу за несколькими событиями, у каждого из которых множество качеств, при отвлеченности от того, что его производит. Звук как ничто другое удобен для сложной формы, которой композитор мог бы определить, чем он является в мире. Вот немного биографии: неугомонный флюгер, передающий более плавные воздушные движения, не видные глазу.

Насколько имплозия вашего творчества – взрыв, обращенный внутрь – мотивирован божественным?

Бог, в моем понимании, это высшая ценность, руководящая поступками человека. Иногда мы осматриваемся в себе с вопросом: то ли я делаю? Здесь связь между внутренненаправленным и божественным. Не столько божественное побуждает меня обратиться внутрь, сколько обращение внутрь сближает с божественным. Я бы не мог быть ни буддистом, ни христианином, ни даосом, как и никем из тех, кто следуют какому-либо принятому отношению к миру. Мне бы казалось, по крайней мере на первых порах, пока я не найду ответа на вопрос о связи высшего и обряда, что часть истины скрывается от меня фигурой Учителя, основоположниками или приверженцами учения. Если я превращаю в свое что-то готовое, то тем самым фальшивлю. Самоотчуждаюсь. Имплозия, может быть, немного громкое слово. Достаточно того, что объективное это не более, чем средство субъективного. Мне это настолько очевидно, что «внутреннее», понимаемое как меньшее и в чем-то заключенное, вызывает у меня сомнения. Я несколько раз всерьез задумывался над тем, что есть внутреннее и внешнее. Но если я буду говорить «внешний и открытый мир» в отношении душевного, то вряд ли меня поймут, так что пока воздержусь.

Ваша микропроза – еще один условный, но вполне симпатичный, мне кажется, термин – вольготно себя чувствует в ваших Твиттере и Фейсбуке. Не склоняют ли вас последние годы к мысли, что из традиционных книг проза действительно перебирается в эти новые места? Как воспринимаете блоги?

Может быть, нам так и определить поэзию, как микропрозу? Я смотрю на то, что пишу сейчас, как на стихи. Поэзия тяготеет к независимости от внешних условий, проза от внутренних. Этот принцип редко встречается в чистом виде, вероятно потому, что авторам недостает, в каком-то смысле, мужества. Поскольку внешнее без внутреннего это невесть что, проза глядит на поэзию снизу вверх. Логически правомочно сказать, что поэзия помещает действие в центр мира, проза на периферию, потому что мерилом важности, в конечном счете, является чувство, прерогатива поэзии. (Наверное, внутреннее это всегдашняя середина мира, внешнее его край.) Но важнее всего, к чему относит свои сочинения сам автор. И определения со стороны, по сути дела, нет.

Как в искусстве (простите, что отвлекаюсь) художник сам определяет, что воспринимать как предмет искусства. Та разница, которая создается между его взглядом и привычным, и есть один из его главных и общих творческих шагов. Так обстоит в сегодняшней, то есть временной, эстетике всего лишь, при ее крайней тяге к формальной новизне; а в завтрашней, возможно, станет привлекательной безличная и однотипная архаика. В целом, культура расслаивается на наших глазах, и благодаря нам самим, под влиянием разных запросов к ней. И больше никогда не будет единой, или иллюзорно единой, чего требовали от нее всеобщее школьное образование и небольшого ума властители дум. Она легко уступит каждому по потребностям и на большем настаивать не станет. Важно не запирать дверей между этажами, так, чтобы любой, кому это внутренне необходимо, мог без ненужных испытаний выйти на крышу ее здания и поздороваться за руку с теми, кого там найдет, и вместе смотреть, что делается вокруг, включая верх и низ.

И тут мы подходим к вашему вопросу о твиттере, фейсбуке и т.п., в которых вы наблюдаете то же самое ближе, во всем кишении и как бы через окна со снятыми стеклами. Мое поле зрения не настолько широко, чтобы я мог судить об общих процессах перехода литературы в виртуальный свет, но я вижу, с какой охотой и творческой выгодой пользуются соцсетями известные люди, что повышает насыщенность и живость в обмене с аудиторий и поощряет. Я крайне обязан соцсетям. Мне не хватило бы громких слов для их восхваления. Я порождение неофициальный культуры. Возможно, тут есть лишнее слово, потому что институт это, наверное, форма умирания культуры. Во всяком случае, именно в блогах, как в других неинституализированных формах, можно видеть интереснейшее из того, что встречается вживе. С блогами происходит демократизация более высокого порядка (а демократия прежде всего красива как равноценность любых жизней, если мы позволяем себе такую роскошь, как красота). Блоги это вечная весна (с распутицей). Взаимная доступность людей и творчеств сегодня достигает небывалой степени. Это то, за что я испытываю теплую признательность к эпохе. А бессребреничество некоторых творцов интернета и программ? Можно различить радугу, связывающую умы определенного числа людей нашего времени.

Леонид Юзефович:

Упорядочить чуждый мир, не совершая над ним ментального насилия

О новой к ниге «Зимняя дорога», работе в кино, восприятии истории и многом другом.

«Зимняя дорога» определена вами как «документальный роман». Каковы для вас главные свойства этого жанра (беспристрастная опора на документы, свидетельства?), какие авторы были для вас образцом? И как вы относитесь к тому, что В. Пустовая в обзоре тенденций недавних книг в связи с «Зимней дорогой» говорила о «настоящей смерти романа, порождающей новый жанр» [165] ?

«Зимнюю дорогу» (как и «Самодержца пустыни») я назвал документальным романом от невозможности более точно обозначить жанр книги. Это не роман с героями вымышленными или реальными, но трансформированными писательской волей, не монография, не исторический очерк. Первое определение не подходит по