Немой набат. 2018-2020 - Анатолий Самуилович Салуцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но у вас всё же ещё и от выработки пляшут. А в больницах, школах, в вузах ввели самодеятельную систему окладов – под конкретных людей. Теперь «что хочу, то и ворочу!» – в законе. Не знаю, как в Москве Путина чествуют, а я-то считаю его отпетым идеалистом, и не только я. Помню, выступал перед учителями, говорил с гордостью: «Уровнем зарплат у нас распоряжается сама школа». Меня аж передёрнуло. «Сама школа» – это директор, а в переводе на язык повседневных реальностей – простор для произвола. В больницах стимулирующие надбавки ввели, я их зову «дженериками». Но что они стимулируют? Не профессиональный рост, а лизоблюдство, ибо надбавки распределяет начальство. Систему окладов разрушили, отдали этот важнейший вопрос «на усмотрение». И вообще… Теперь, по закону, я могу назначить себе огромный оклад – с кучей различных надбавок. Неспроста директора иных вузов, главврачи стали миллионерами, людьми пентхаузов. А рядовые преподаватели и врачи едва концы с концами сводят, особенно беспокоит варварская самоэксплуатация врачей.
– Уходят, уходят, уходят врачи… – грустно прервала Раиса. – Наш знакомый в Ульяновске звонил, говорит, у них в Дмитровграде участковым врачом – индус, едва-едва по-русски лопочет. Свои-то поувольнялись.
– Да-а, нет на верхних этажах понимания реалий, – продолжил Филипп. – Оторвался он от жизни, Черномырдина обскакал: хотел как лучше, а получилось, как никогда не было, – с зарплатами анархия, вакханалия.
Синягин пропаще махнул рукой. Спросил:
– А тебя-то пошто проверяли?
– Заработки изучали. Говорю же, я мог выписывать себе чуть ли не по пятьсот тысяч, с надбавками. По закону! И никаких придирок. Но в моральном плане – сам понимаешь. Тиснули бы в газете, что главврач такой-сякой, миллионами гребёт, – и нет ко мне у людей доверия. А я никогда не зарывался, врачи в больнице зарабатывают прилично, поэтому на конкурсах отбираю лучших. В глаза любой санитарке легко смотреть, а это, Иван, для меня счастье.
– Вот он у нас какой! – с гордостью произнесла Раиса Максимовна. – Потому и подкопаться под него не могут.
За разговорами о жизни как-то подзабыли о Синицыне, о выборах. Иван Максимович оказался очень исправным слушателем, чутко вникая в причуды провинциальной российской жизни. Но расстались всё же на деловом тоне.
– В общем, господа Остапчуки, смотрите телевизор. Даст Бог, всё пройдёт по плану. А Синицыну скажите, чтоб не обижался, разъясните, почему я его до выборов в упор видеть не хочу. А с девятого сентября – с удовольствием! Изберут его губернатором, не изберут – без разницы. Чую, мы с ним сойдёмся. Нам вместе держаться надо.
И местоимение «нам» прозвучало в устах Синягина расширительно, касалось не только его и Синицына, но некоего множества людей объединённых общей мечтой.
По телевидению Синягин выступил накануне отлёта, и именно так, как замышлял. В тот вечер телефоны Остапчуков не умолкали: прав был Иван Максимович – все всё поняли.
А через три дня Филиппа вызвали в обладминистрацию.
Вице-губернатор, курировавшая социальные вопросы, с первых слов дала понять, что главврача выдернули на ковёр для сурового выговора. Он ещё шёл от дверей к приставному столу, как услышал:
– Ну что, Филипп Гордеевич, считаете, обхитрили общественность, использовав для агитации родственника?
Ухоженная, средних лет дама – «блеск и трепет» по Гоголю, – с килограммом опаловых ожерелий, модной причёской и вялым бюстом не шелохнулась в начальственном кресле. Тирада, которую она произнесла вместо приветствия, явно была заготовлена, чтобы сразу подавить любые попытки оправдания со стороны провинившегося.
Однако Остапчук был готов к неласковому приёму.
– Добрый день, – сказал он, примостившись рядом с канцелярским аэродромом, за которым сидела «вице» и на котором красовался большой чернильный прибор а-ля малахит. В голове мелькнуло: «Натуральный малахит – на другом письменном столе, мы каждый день видим его по телевизору».
– Не такой уж он и добрый, – парировала вице-губернатор, перебирая бумаги. – Вот получен документ о том, что вы неправомерно использовали больничную газету.
– Знаю об этом. Нам вынесли предупреждение за публикацию непрофильной статьи о выдвижении кандидатом в губернаторы Георгия Синицына. Мы это учли и не намерены повторять ошибку.
Но к самой статье претензий нет.
– Претензии есть к гражданской, более того, политической позиции главного врача. Нам известно, что с вашего ведома и дозволения среди пациентов распространяли листовки, прославляющие Синицына, а вы у него – доверенное лицо.
– Разве это противоречит закону? Агитация в ходе предвыборной кампании разрешена, а к листовкам у избиркома претензий нет.
Филипп не мог не понимать, что о телевыступлении Синягина доложено в Москву, и кремлёвские умники два дня мудровали над южноуральской ситуацией, а в итоге остановились на ужесточении прессинга Синицына. Без высокого прикрытия эта вертлявая дама не посмела бы вести себя, как кусачая сучка. Но поскольку нарыть серьёзный компромат на Георгия не удалось, решено сбить с ритма выборную кампанию опасного конкурента, который в сознании избирателей укоренился как кандидат от населения. В этом смысле он, Остапчук, – самая удобная мишень для удара по Синицыну.
Движущая сила!
Между тем высокопоставленная дама, перед которой была поставлена задача охладить предвыборный пыл Остапчука, распалялась. Куда подевалось женское обаяние! Лицо исказилось угрожающе сдвинутыми бровями, жёсткий голос, сжатый кулак правой руки – она постукивала им по столу в такт грозным упрёкам.
– Вы превратили больницу в избирательный штаб одного из кандидатов. Речь идёт о превышении служебных полномочий.
Нет, препираться было бессмысленно, оправдываться – тем более незачем да и не за что. Такой грубый бесцеремонный разнос Филиппу устраивали впервые. И кто? Женщина, чей муж был и обречён быть пациентом Остапчука. Господи, что делает с людьми жажда власти!
Происходящее было невыносимым. Он поднялся.
– Извините, в таком тоне со мной никогда не разговаривали.
– Ах, вам тон не нравится! Подождите, то ли ещё будет, когда встанет вопрос о вашем увольнении. От пациентов областной больницы поступает слишком много сигналов, требующих административного вмешательства губернатора и Минздрава.
Филипп шагнул к двери, но достоинство человека, каждодневно спасающего жизни кардиологических больных, заставило его остановиться. Он долгим взглядом посмотрел в глаза казённой дамы, которая онемела от его решительного поведения, а затем чётко, артикулируя важные слова, сказал:
– Вы хорошо знаете, что ко мне нет нареканий ни по финансовой, ни по административной части. В этих условиях уволить главврача передовой областной больницы, практикующего сердечного хирурга сложнее, чем выразить недоверие губернатору.
И вышел
