История Смотрителя Маяка и одного мира - Анна Удьярова

сбежал в горы, гонимый неисполнимым обещанием, потому что лучшая картина оказалась одновременно самой страшной.

Тео кивнул. Конечно, он помнил всё Жизнеописание практически наизусть.

– Я ведь и сам – не смог придумать ничего нового. Думал, что создам новый мир, а получилось, что я просто…

– Именем Короля, прошу вас следовать за нами, – прозвучали над столиком аккуратные, как внутренний карман для стилета, слова.

Сквозь окончательно сгустившийся туман в своей голове Тео увидел двух птичников, непринуждённо беседующих о чём-то с Астианом. Затем они увели единственного друга Тео в Тар-Кахоле. Тео запомнил, как Астиан приветливо помахал ему на прощанье. А затем, словно нырнув в ледяную воду, понял, что произошло, выбежал из кофейни и стал кричать, чтобы они оставили в покое Защитника – да так, что один из птичников отстал и несильно ударил его под рёбра – ровно настолько, чтобы Тео пришёл в себя на каменной мостовой Тар-Кахола, когда вокруг уже сияло солнце, а прохожие заботливо интересовались, не нужна ли ему помощь, переглядываясь в ответ на вопрос: «Куда увели Защитника?» – единственный, который интересовал Тео. Настолько, что он даже забыл уточнить: «Человека, который называет себя Защитником».

Глава 9

9.1 Realibus

9.1.1 Senatus bestia, senatores boni viri54

День хорошей погоды в Тар-Кахоле выдался пасмурным. Тем не менее горожане украсили свои балконы первыми цветами и выглядывали, поджидая королевский кортеж. С этого дня официально начиналась поздняя весна – время каникул маленьких тар-кахольцев, первых настоящих походов в Невысокие горы и другие окрестности столицы, тёплого солнца и гастролей уличных театров. Поэтому жители города смотрелись празднично, хотя где-то за их спинами чувствовалось дыхание угрозы войны с Синтом и крамольная неуверенность в том, что правитель всё делает правильно.

Но все, как обычно в этот день, улыбались и дарили друг другу цветы, король махал подданным из своей кареты, а под Аркой Победителей даже задержался и вышел поприветствовать горожан. Оланзо выглядел излучающим неоправданную уверенность и даже подозрительную браваду, и те, кто хотел верить в лучшее, могли удовлетвориться этой картиной.

Другой участник королевского выезда не желал выставлять себя на всеобщее обозрение – поэтому сидел у того окна кареты, которое было наглухо задёрнуто парчовой шторой.

– Подумать только, я мог остаться здесь навсегда, – весело сказал король, возвращаясь в карету и приказывая вознице править ко дворцу, – если бы не твои ребята.

Малум, как всегда непроницаемый, хмыкнул из сумрака кареты.

– Это наша работа, Мэйлори, – скромно добавил он, завершая блестящую мизансцену.

Всё складывалось идеально. Настолько, что это даже немного портило удовольствие от игры. Но Малум никогда не проявлял глупости великодушия – даже если у противника не было ни одного шанса.

Тюремный служитель грубо растолкал Голари. Первому советнику понадобилось несколько секунд на то, чтобы сообразить, что он не в особняке Претосов, что не придёт Сервиш, требуя завтрака, что не нужно спешить во дворец, потому что он и так уже почти во дворце – только на несколько десятков шагов ниже, чем обычно. И всё это вместе отразилось в кривой улыбке и вежливой благодарности служителю, который небрежно поставил на стол железную тарелку с куском чёрствого хлеба и кружку с водой, расплескав половину. Услышав вместо привычной брани приветливые слова, служитель Королевской тюрьмы немного умерил свою грубость, когда сказал: «Сэйлори требует вас к себе через десять минут, ешьте и собирайтесь. Вот можно умыться» – и кивнул на кувшин с мутной, пахнущей лягушками водой, который также водрузил на стол.

Голари чувствовал, что уже поздний вечер: судя по тому, как прояснилось сознание, ему удалось поспать часов семь. В середине дигета это была настоящая роскошь.

Оставшись один, Первый советник тщательно умылся, отряхнул свою одежду от паутины, которую он не заметил, когда уснул вчера, и съел хлеб, запивая водой. Как только он сделал последний глоток, явился служитель (уже другой, не тот, который приходил, – более серьёзный и деловитый, похожий на птичника) и преувеличенно строго велел следовать за ним.

Приглушённый свет вечерних ламп, развешенных по стенам в коридорах дворца, слепил Голари, ковры были слишком мягкие, а цветы с праздника, расставленные в напольных вазах – пахли слишком сладко. Первый советник чувствовал, как начинает болеть голова, напоминая о том, что в его возрасте нужно больше беречь себя, как вместо паники к горлу поднимается лёгкая тошнота. Впрочем, похожее чувство профессор испытывал на светских мероприятиях, на которых должен был присутствовать по должности. Хотя с них, по крайней мере, можно было уйти, сославшись на плохое самочувствие.

Заметив, что стражник ведёт его мимо официальной королевской приёмной дальше, в сторону рабочего кабинета, где Сэйлори принимал только близких себе людей, Голари невольно ободрился: видимо, у Оланзо всё-таки осталось уважение к своему советнику, и он хочет поговорить, объяснить, что по-другому никак.

Однако наивные глупые мысли без промедления разбились о риф действительности: в кабинете король был не один, а с главным птичником, устроившимся в кресле Первого советника с тем самым фальшиво-скромным выражением лица, от которого Голари всегда становилось тоскливо и хотелось бежать, пока хватит сил.

Профессор Претос уговаривал себя, что это недолго, что скоро всё закончится, что Малум хочет торжествовать, наблюдая незавидное положение своего недруга, – и надо позволить ему это сделать, потому что потом, если повезёт, можно будет уйти вниз, в темноту, на дно, и на какое-то время остаться одному. Но паника наступала неостановимо, как илайская конница. И Голари использовал своё последнее средство: начал читать про себя любимейшую «Балладу ошибок».

«Когда от прибыли откажется купец, – повторял про себя Голари, каждым словом цепляясь за отвесную скалу, – Когда в поход пойдёт Кахольский лес…»

– Лори Первый советник, вы меня слышите? – недовольный голос короля бесцеремонно нарушил ритм Котрила Лийора.

Но Голари был уже вооружён. Поэтому он поклонился Оланзо почти идеально – как будто на мастер-классе по придворному этикету для шейлирских наследников.

– Прошу меня простить, Мэйлори, я задумался, – смиренно произнёс Голари. И не удержался: – Рад видеть вас в добром здравии.

Король на мгновение сощурил глаза. Но тут же мягко улыбнулся:

– Да, благодаря тару Малуму и его служителям, которые почти год выслеживали заговорщиков, и до последнего удавалось их не вспугнуть. Покушение провалилось – но его организаторы, почуяв неладное, увы, скрылись. Впрочем, для вас это, должно быть, хорошая новость.

Голари не отвечал, выглядел спокойным и даже радостным: дошёл до любимого места в «Балладе ошибок». Не пристало заключённому спорить с королём. Всё, что скажет, будет использовано против. Это Голари знал всегда. Кивнул головой – уже преступник. Бросил слова на ветер – и они прилетели к тебе ураганом. Хорошо, что теперь не время доклада Первого советника – можно и помолчать.

– Извольте отвечать, когда я вас спрашиваю! – не выдержал король, и его