Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Издательство «Юдишер ферлаг» располагалось в помещениях центрального комитета Сионистской организации (Заксише штрассе, 8), и я часто встречал там людей, знакомых мне по тому или иному периоду моей жизни в России. Иногда мне приходило в голову, до чего узок наш круг. Раз я встретил одного из конторских служащих, чье лицо показалось мне очень знакомым. Я вспомнил: да это же тот самый юноша, который часто навещал меня, когда я лежал больной в Слободке в 1899-м, он еще хотел познакомиться с красивой девушкой (Аснат), которая жила по соседству со мной. Я спросил его: «Господин Ш., а как поживает фройляйн Аснат?» Он в ужасе отпрянул – так его поразила моя памятливость. В другой раз я увидел в университетской библиотеке одного из членов группы самообороны, вместе с которым мы однажды пытались распространять оружие в отделениях этой группы. Он изучал медицину и лично знал одного молодого врача, родственника Тойблера, который работал ассистентом у Вассермана{688}, – и, кстати, рассказал мне, что во всем признался Тойблеру и рассказал ему про «Иври», даже передал ему листовку отделения ССРП в Лохвице 1905 года – про «перманентную революцию» и про «будущность еврейского народа», в которой в сжатом виде содержались мои слова, вызвавшие такой резкий отпор среди многих наших товарищей, что листовку решили изъять из употребления. Этот рассказ объяснил мне, почему Тойблер говорил, что он слышал об «Иври ха-циони».

Как я уже говорил, часть своей случайной «писательской зарплаты» я послал жене. Не помню, почему Тойблеру стало об этом известно, но как-то раз он сказал мне, что я поступаю неправильно. «Вы не получаете никакой помощи из дома, но это еще можно понять. Но когда вы, при ваших обстоятельствах, посылаете отсюда деньги жене, которая живет в своей семье, в своем доме, и к тому же что-то зарабатывает, – это уже не совсем понятно». В ответ я достал из кармана фотографию моей жены и сына и показал ему. Фотография была маленькая и красивая. Он долго смотрел на нее – и улыбнулся: «Теперь я понял. Видно, что вы учитель и любите все объяснять наглядно».

На семинаре Эльбогена я приготовил доклад «О текстах кинот{689}» и прочитал его Девятого ава. Мне кажется, этот доклад все еще хранится у меня. Эльбоген был им очень доволен и даже предложил мне подготовить его к печати. Я доказывал, что наши траурные песнопения-кuнот, посвященные Девятому ава, являются очень древними. Вначале они были привязаны к чтению свитка «Эйха» («Плач Иеремии»): к стихам свитка добавлялись рассказы о разрушении Храма. Этот обычай был принят еще во времена Второго Храма, во всяком случае в конце этого периода. В более поздний период – с конца византийской эры – эти кинот состояли из разных слоев, построенных по принципу «от рассказа о бедствиях – к утешению», в каждом слое – свое бедствие и свое утешение. Но в основном Эльбогена заинтересовали затронутые мной в лекции вопросы о «легенде о разрушении Храма» и «возникновении ритуалов Девятого ава» (кое-что на эту тему я опубликовал несколько лет назад).

В ходе подготовки к этой лекции я пару раз имел возможность побеседовать с Эльбогеном. Однажды он даже пригласил меня к себе домой, с тем, чтобы сделать мне какое-то предложение. По поручению Общества содействия науке о еврействе{690} Эльбоген предложил мне выпустить книгу об «истории современной ивритской литературы». Он видит, что у меня есть все необходимые для этого знания и научная подготовка. Если я приму это предложение, то с меня, конечно, будут в большой мере сняты заботы о пропитании и заработке, необходимом для продолжения избранной мной научной карьеры. Само это предложение заключало в себе огромный комплимент для меня, так как общество издавало книги знаменитых ученых и других выдающихся авторов, как то: самого Эльбогена, Крауса{691}, Мартина Филиппсона{692} и других. Я рассказал Эльбогену о своих планах, о том, что я хочу посвятить себя изучению еврейской истории, а не литературы. Я обещал дать ему ответ в течение недели, чтобы обдумать этот вопрос как следует. В этом разговоре я также неодобрительно отозвался о программе курса еврейской истории, принятой в нашем учебном заведении, сказав, что крайне удивлен тем, что в ней отсутствует курс новой истории евреев, начиная с восьмидесятых годов. «Ну какая же это история», – заметил Эльбоген. Я рассердился: «Рассказывать об изгнании трех семей из Эльзаса в шестнадцатом веке – это история, а говорить об изгнании миллионов в нашем поколении – ведь еврейская эмиграция это, в сущности, изгнание – это не есть история?! Как странно!» Эльбоген сказал: «Вы, может быть, правы, но почему же вы так рассердились? „Да не приидешь во гнев…“».

Назавтра я рассказал Тойблеру о сделанном мне предложении и спросил его совета. «Послушайте, вы приехали учить или учиться?! – сказал он. – Эльбоген полагает, что у вас огромные знания, но, с моей точки зрения, они минимальные. Вы хотите заниматься настоящей историей или писать историю еврейского «кугеля»? Выбросьте из головы эту дребедень!»

Я прислушался к его совету, и хотя Эльбогена явно изумил мой отказ, нашим дружеским отношениям это ни капли не повредило. Впоследствии он обещал по мере своих сил помогать мне, когда я буду в Берне, и правда, он не только поддерживал со мной переписку и интересовался моими успехами, но и время от времени посылал ко мне студентов, которым, как он считал, я могу помочь советом.

В конце лета я выехал из Берлина в Берн, имея при себе теплое рекомендательное письмо от Йехуды к профессору Марти{693} и заручившись обещанием Эльбогена раздобыть мне дополнительную стипендию, чтобы я мог спокойно учиться. Когда мы расставались, он вновь напомнил мне о своем предложении насчет «Истории новой ивритской литературы», которое оставалось в силе. Он полагает, что мое еврейское образование и весь мой научный метод позволяют мне необыкновенно продуктивно изучать литературу в ее связи с историей и историю, отраженную в литературе.

Вечером накануне отъезда я обедал с Тойблером и резюмировал для него всю проделанную мною в течение десяти месяцев работу. Ему было очень приятно, когда я расхвалил его руководство в чтении немецкой литературы и его мнение о Густаве Френсене{694} и о немецких писателях и конкретных произведениях, которые он посоветовал мне прочесть, чтобы составить себе представление о настоящей, не «прилизанной» Германии.

Глава 27. В Бернском университете

(1912–1914 годы)

В конце лета я уехал в Берн. У меня с собой было письмо д-ра А.-Ш. Йехуды к Карлу Марти, профессору библеистики и семитской филологии Бернского университета. Марти был к тому же редактором «Журнала библейских исследований»{695}. Д-р Йехуда не слишком лестно отзывался о его интеллекте (о «достоинствах» которого красноречиво свидетельствовали труды д-ра Марти), но зато высоко ставил его душевные качества.