Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

С огромным интересом я слушал лекции Эрнста Дюрра по психологии и философии. Особенное впечатление произвела на меня одна характерная черта лекций Дюрра. Слушая его, почти в каждой фразе ощущаешь ход его мысли, чувствуешь, как энергична его мысль и точны формулировки, и становишься как бы невольным соучастником его мыслительного процесса. И это очаровывает. Он был очень приятным собеседником. Пару раз мне довелось беседовать с ним, и я отчетливо ощущал, как общение с ним будит и тренирует мысль.

Я регулярно слушал лекции по педагогике. Лектором был один из высших чиновников государственного управления образованием. Он читал университетские лекции по дидактическим и организационным проблемам образования. Его имя не было отмечено в расписании, было написано просто, что лекции читает чиновник Н. из министерства образования.

Участие высших государственных чиновников в университетском преподавании в Швейцарии не ограничивалось областью педагогики. В течение одного семестра я принимал участие в семинаре, темой которого были наполеоновские войны с военной точки зрения. Вел семинар начальник Генерального штаба Швейцарии полковник Хофман. Я не записался на семинар, но после разговора с полковником получил разрешение участвовать в семинаре в качестве «вольнослушателя», без записи в зачетную книжку, – формальной причиной было то, что я пропустил время записи на семинар.

Подобное сплетение университетской и государственной жизнью кажется мне одним из самых ярких признаков демократического строя. Одно время я регулярно посещал лекции Вальзера по географии и участвовал также в его выездных семинарах. Помню, какое впечатление произвели на меня его рассказы о Рейне и изгибах его течения, представлявшие собой краткое изложение истории возникновения ландшафта Германии. Лучше чем когда-либо я усвоил здесь органическую связь между «наукой» и «землей». Во время этих лекций и прогулок у меня иногда возникало ощущение, похожее на испытанное мною десять лет назад, когда я впервые изучал историю Украины и ее заселение: ощущение, что те исследования, которые не опираются на конкретную почву, оторваны от реальности. Я записал в свою тетрадь: «На семинарах Вальзера, посвященных Швейцарии, я понял, в чем заключается просвещенческая идеология ассимиляции – в ее основе лежит тоска по земле…» Этот семинар посещали многие швейцарцы. Среди них я нашел себе знакомых и даже друзей, помимо цюрихского пастора и хозяина моей бернской квартиры, изучавшего юриспруденцию, чтобы баллотироваться в депутаты парламента. Особенно запомнились мне два молодых человека: сын главы Управления лесного хозяйства Швейцарии (француз) и сын директора школы. Они оба хотели познакомить меня со своими семьями и утверждали, что я веду образ жизни отшельника и совсем не общаюсь с людьми… Они обещали, что я буду пользоваться успехом в их компании, особенно среди девушек. Но я не дал себя уговорить. Только один или два раза я был у них в гостях… Как я уже говорил, я ходил на семинары Марти. Первое время я думал, что его предмет – семитская филология – будет моей основной специальностью. На его занятиях я учил иврит, арабский, арамейский и сирийский языки, а также тексты Бен-Сиры. Время от времени я приходил послушать его лекции по Танаху. Лекции про Бен-Сиру были интересны с точки зрения споров и обсуждений материала студентами, которые в большинстве своем хорошо знали иврит, некоторые даже очень хорошо (среди них был Я.-Н. Эпштейн), их замечания были меткими и полезными, хотя и высказывались обычно в очень скромной форме. С Я.-Н. Эпштейном я подружился; мы вместе возвращались с семинаров Марти; он рассказывал мне о своей учебе в Вене и жаловался, что за время учебы в Берне забыл многое из того, чему учился в остальных местах.

В арамейском и сирийском языках мы продвигались довольно быстро, а вот арабский шел медленно. Наш любимый учитель не спеша разбирал с нами Коран и очень корректно высказывал свои замечания ученикам. Марти был гораздо более силен в толковании Танаха, но его толкования мне не очень нравились: я даже позволил себе заявить ему, что не согласен принципиально с методом толкования, в основе которого не лежит восприятие главы текста как литературной единицы. Он согласился и сказал: «Таков мой метод…»

Мне нравился семинар Марти по структуре имен в семитских языках, в частности в иврите. Мой доклад о частях слова перед корнем в ивритских именах удостоился похвалы преподавателя: теперь он уверился в том, что рекомендация д-ра Йехуды была обоснованной… Прежде я полагал, что моей основной специальностью будет семитская филология, а в центре внимания будет Танах. Но система преподавания Марти не была мне близка, а из разговоров с Марти я понял, что он не из тех профессоров, кто склонен легко изменять «принципам», особенно в своей области, – поэтому в первую же зиму я решил выбрать себе в качестве основной специальности общую историю. Преподаватель истории был близок мне по духу; но был весьма настырен и принципиально требовал, чтобы работа имела научную ценность. Для него были важны «знание, метод и независимый подход»… Итак, моей основной специальностью была общая история. Преподавателем истории в бернском университете был, как я уже упоминал, профессор Беккер. В молодости он активно участвовал в политической жизни Швейцарии, имел радикальные взгляды, и его политический темперамент чувствовался на каждой лекции. Он читал лекции в самой большой аудитории университета, и она всегда бывала переполнена. Его слушателями были в основном молодые юноши и девушки из деревень и маленьких городков Швейцарии, которые готовились стать преподавателями; лекции Беккера были для них обязательным курсом. Его лекции шли с 4 до 6 часов пополудни. Из огромных окон аудитории виднелись горы – швейцарские горы; лучи краснеющего закатного солнца окрашивали заснеженные вершины, и отсветы этих лучей падали на лица слушателей.

Беккер был блестящим лектором. Вслед за темпом своего голоса он и сам весь «вспыхивал и гас», и лучи заката над снежными вершинами светились на его лице и исчезали. Живописное освещение аудитории в этот час удивительным образом сочеталось с образностью и мастерством его лекций. Он внимательно следил за точностью и целостностью своих описаний. Создаваемые им образы были остроумны и отражали его радикальные политические воззрения: «Робеспьер, лишенный оливкового фрака, в сердце которого скопилась горечь…»; «испанская королева Изабелла, которую Луи Филипп выдал замуж за беспомощного недотепу, и она, несмотря на это, сумела родить восьмерых детей…»; «Екатерина Великая, которая, несмотря на свой маленький рост, умела выглядеть величественно, действительно была великой – в своих страстях – и имела мелочный характер» – и так на каждой лекции, про каждое историческое лицо. Неудивительно, что эти лекции были столь притягательны для молодых слушателей и слушательниц.