Наперекор судьбе - Пенни Винченци

– Там у меня масса работы, а дома я лишь читаю газеты да жалею себя. Съезжу, возьму часть работы домой и вернусь.

– Я поехала бы с тобой, но обещала Гордону, что заеду проведать ММ, – сказала Селия. – Кстати, захватишь и мне кое-что. Я дам тебе список. У тебя есть бензин? У меня – ни капли.

– Съездить туда и обратно хватит. А как же ты доберешься до ММ?

– На автобусе, естественно, – ответила Селия.

Она гордилась тем, что легко привыкла к общественному транспорту. Нередко это сопровождалось воспоминаниями о прошлой войне, когда они с ММ каждый день ездили на работу трамваем. Внуки Селии знали эту историю наизусть и в отсутствие бабушки воспроизводили ее со всеми интонациями и жестами.

– Только прошу тебя не задерживаться, – сказал Венеции Оливер. – Не верится мне, что нынешний вечер пройдет без налетов.

– Чепуха! – возразила Селия. – Даже Гитлер не рискнет бомбить Лондон в первое воскресенье после Рождества. – Они начнут завтра. Я абсолютно в этом уверена.

Венеция приехала в издательство около двух и в течение последующих двух часов очень продуктивно поработала, составив сметы расходов на несколько месяцев вперед. Она бы работала и дальше, но у нее отчаянно заболела спина. Верный сигнал, что пора ехать домой. К тому же в кабинете было невероятно холодно, так что ее длинная немодная шуба из собольего меха оказалась как нельзя кстати. Из-за рождественских каникул в здании стоял ледяной холод. Венеция прошла в кабинет матери и взяла все, что та просила, после чего надела шубу, спустилась вниз и вышла на улицу, испытывая глубокое удовлетворение собой и своей работой.

Уже в районе Парламент-сквер, на полпути до дома, Венеция вдруг вспомнила, что рукопись последней части «Милосердия и благосклонности» осталась лежать на ее письменном столе. Все ценные бумаги, включая и рукописи произведений, надлежало уносить в подвал и запирать в большой сейф. Это правило было таким же железным, как сам сейф, и соблюдалось неукоснительно. Обычно Венеция никогда о нем не забывала, но сегодня на нее подействовало сразу несколько факторов: боль в спине, сопровождаемая жуткой головной болью (то и другое было вызвано беременностью), а также некоторая дезориентация. Венеции вдруг показалось, что она совсем одна в пустом городе. Но раз она вспомнила об этом, то должна как можно скорее исправить допущенную ошибку.

Драгоценная рукопись романа, который – мать неоднократно это повторяла – спасет «Литтонс» от разорения, лежала на крышке письменного стола в ее кабинете на третьем этаже. Беззащитная перед гитлеровскими бомбами и аварией водопроводных труб. Рукопись, брошенная в кабинете, свидетельствовала не только о безответственности Венеции, но и о ее преступном непрофессионализме. Люси Гэлбрейт почему-то не любила печатать под копирку и сама признавалась, что ей страшно, если рукопись вдруг пропадет. Таким образом, сейчас на рабочем столе Венеции Уорвик лежал единственный в мире экземпляр последний части романа «Милосердие и благосклонность».

Венеция попыталась себя убедить, что один раз правило можно нарушить, что сегодня нет оснований ждать бомбардировок и, даже если они начнутся, нет никаких оснований думать, что будут бомбить именно Патерностер-роу. Все аргументы вызвали у нее грустную усмешку. Неубедительно. Придется ехать обратно.

Порывшись в сумочке, она нашла пару таблеток аспирина. Надо будет их принять, когда она приедет в издательство. Венеция развернула машину и поехала в направлении Сити. Бензина у нее достаточно. Она приедет, быстро перенесет рукопись в подвал, запрет в сейф и успеет вернуться домой раньше шести часов.

Селия вернулась домой в самом начале седьмого. Оливер, не ждавший ее так рано, наслаждался своей первой за сегодняшний день порцией виски. Он постоянно делал себе такие поблажки, тщательно скрывая их от жены. Селия крайне строго относилась к его выпивке и говорила, что две рюмки вина в день – для него предел. Она сама наливала ему вино за обедом и не уставала напоминать, что доктор Рубенс категорически запретил ему пить даже слабые спиртные напитки. На это Оливер лишь благодушно улыбался. Если же ему хотелось позлить Селию, он говорил, что скорее предпочтет еще один инсульт, чем жизнь вынужденного трезвенника. Естественно, его слова приводили ее в бешенство… Сейчас, застигнутый врасплох, он виновато посмотрел на жену:

– Это вместо вина, дорогая. Что-то оно на меня плоховато действует.

– Виски действует на тебя еще хуже.

– Да? А я и не знал. Кстати, как там ММ?

– Не так плоха, как я думала. Правда, мне не понравился цвет ее лица. Гордон, конечно, волнуется за нее, но категорически не желает в этом признаваться… А где Венеция?

– Она еще не возвращалась.

– Еще не возвращалась? Из издательства?

– Да. Я как раз думал, пора бы ей вернуться. Вроде темнеет.

– Не темнеет, а уже стемнело. Оливер, я удивляюсь твоему спокойствию. Уже половина седьмого. Какого черта ей торчать в холодном издательстве? Тебе что, все равно?

– Селия, я ничуть не виноват в том, что Венеция решила сегодня немного задержаться на работе. Думаю, она просто ушла с головой в дела и…

– Не говори глупостей. Венеция никогда и не во что не уходит с головой. Что же теперь делать? Слушай, в «роллс-ройсе» осталось хоть сколько-нибудь бензина?

– Понятия не имею.

– Оливер, ты меня намеренно злишь? Как это ты можешь не знать, есть в твоей машине бензин или нет? Только потому, что сам не сидишь за рулем? Если ты действительно не знаешь, это чертовски безответственно с твоей стороны. Я сейчас пойду и проверю.

Стрелка бензиномера застыла на нуле.

Селия пыталась себя успокаивать, говоря, что с Венецией все в порядке, иначе они бы уже знали. Мысли не успокаивали, и тогда она налила себе приличную порцию шотландского виски. Вдвое больше, чем порция Оливера.

А с Венецией в тот момент действительно все было в порядке. Добравшись до издательства, она почувствовала себя крайне усталой и решила немного почитать рукопись романа, прежде чем нести ее в подвал.

Достав первый же лист продолжения, она погрузилась в роман. Эта часть начиналась с посещения вымышленной герцогиней Уилтширской какого-то торжества, на котором присутствовали вполне реальные принц Уэльский и миссис Симпсон. В дневнике камеристки было множество любопытных подробностей о наряде миссис Симпсон и о том, с какой страстью смотрел на нее принц. Еще через несколько страниц камеристка с беспокойством ждала свою госпожу за пределами Альберт-Холла, пока та присутствовала на сборище, где выступал Освальд Мосли. Венеция подумала, что такое можно было бы написать и про ее мать.

А голова по-прежнему раскалывалась от боли. Первая таблетка аспирина не помогла. Может, рискнуть принять вторую? Венеция посмотрела на часы. Первую таблетку она глотала полтора часа назад. Нет, рисковать не стоит. Лучше всего немного вздремнуть. Сейчас она возьмет рукопись, пойдет в мамин кабинет, ляжет на диван и устроит себе нечто вроде короткого послеобеденного сна. Говорили, что Уинстон Черчилль делает это ежедневно. Если короткий сон помогает премьер-министру, значит поможет и ей. Венеция легла, закрыла глаза и… уснула по-настоящему.

Легкое беспокойство за Венецию быстро перерастало у Селии в настоящий страх. Может, ей вздумалось поехать в гости? Но к кому? Себастьян остался в Эшингеме. Адель, естественно, тоже. Наверное, Джайлз уже вернулся. Венецию могло занести к ним.

Она позвонила Джайлзу. Трубку взяла горничная и ответила, что мистер и миссис Литтон вернулись в Лондон из Эшингема, но сегодня на весь день отправились за город, к родителям Хелены.

– Вы имеете в виду их дом в Суррее?

– Да, леди Селия.

– Только не надо называть это загородной местностью, – раздраженно сказала она горничной и повесила трубку.

Даже волнуясь за дочь, она предпочитала точность.

Она пыталась дозвониться до издательства. Ни один телефон не отвечал. Через некоторое время она позвонила снова и снова услышала в трубке длинные гудки.

А в это время большая эскадрилья немецких бомбардировщиков приближалась к северному побережью Франции. Маршрут был им хорошо знаком: пролететь над Па-де-Кале, затем над Темзой, до самого Лондона. Рождественская передышка окончилась.

Венеция проснулась от воя сирен, прорезавших вечернюю лондонскую тишину. После нескольких дней покоя их звук еще сильнее бил по нервам. Потом послышался знакомый гул. Жуткий, проникающий во все тело. Он становился все громче. Самолеты приближались.

Интуиция подсказывала ей: нужно немедленно ехать домой. Между сигналом воздушной тревоги и первой упавшей бомбой всегда есть некоторый промежуток времени. Не очень большой, но на этот раз она успеет доехать.

Венеция осторожно спустилась вниз (только бы не упасть), открыла входную дверь и тут же захлопнула. Все небо над Лондоном было полно гудящих самолетов. Она посмотрела на часы. Половина седьмого.