Наперекор судьбе - Пенни Винченци

Хуже того: она учила эгоизму и жестокости своих детей. Она резко пресекала попытки Нони поделиться с кем-то яблоком или хлебом, объясняя дочке, что иначе им будет нечего есть самим. Она подвергла хрупкую детскую психику чудовищному испытанию. Кто знает, какие страшные картины и звуки запечатлелись в памяти Нони и Лукаса. Вроде бы за Нони ей нечего беспокоиться. Поначалу девочка плакала по ночам и звала отца. Возможно, детское сознание действительно устойчивее, чем кажется взрослым. Во всяком случае, с Нони она могла говорить на все темы. Адель даже слышала, как ее дочь с гордостью рассказывала Иззи, Генри и Ру об их путешествии из Парижа в Бордо.

Но Адель больше тревожил Лукас. Он ведь совсем еще малыш, даже года не исполнилось. С ним пока не поговоришь и не узнаешь, какие страхи и волнения терзают его маленькую душу. В Эшингеме он стал гораздо тише. Новая обстановка и новые люди действовали на него не самым лучшим образом. Лукас плохо спал, по ночам часто просыпался, лишая ее нескольких благословенных часов сна. Единственное, чем его можно было успокоить, – это сунуть в руки рожок с теплым молоком, которое он высасывал с каким-то неистовством. Он и в Эшингеме не расставался с игрушечной коровой – своим талисманом. Когда его купали, корова купалась вместе с ним.

Даже днем, стоило ей закрыть глаза, ее одолевали страшные картины. Люк, схваченный нацистами. Люк, отправляемый в концлагерь. Адель ужасало, что он может погибнуть, так и не увидев ее и детей и не простившись с ними. Она уже не знала, какие чувства испытывает к нему, и сомневалась, что продолжает его любить. Но она отчаянно по нему скучала, если это можно было назвать проявлением чувств. Вместе с этим человеком она смеялась и плакала, с ним она предавалась любви и зачинала детей. У них было общее прошлое, которое нельзя ни забыть, ни вычеркнуть. Их слишком многое связывало. А она взяла и просто повернулась к нему спиной. Уехала, лишив его не только себя, но и детей, которых он, конечно же, очень любил.

Чем дальше в прошлое отодвигалось ее летнее бегство из Парижа, тем яснее становилось Адели, что она совершила ужасную, непростительную ошибку.

Глава 32

«Должно быть, так выглядит ад», – думала Селия. Куда ни глянь – везде огонь. Даже лужи были горячими. Она бежала по тротуару. Жар горящих зданий обжигал лицо. Вокруг стлались полосы огня. Селия успела привыкнуть к бомбежкам, грохоту рушащихся домов, пожарам и руинам. Они все успели привыкнуть. Но то, что сейчас творилось вокруг нее, не поддавалось воображению. И она находилась в гуще всего этого, чувствуя себя последней, кто перед концом света остался в живых.

Это случилось 29 декабря. Рождество прошло без бомбардировок. Гитлер подарил им передышку. Люди активно покупали подарки. На Оксфорд-стрит было не протолкнуться. От универмага «Джон Льиюс» остался лишь остов, однако во множестве других мест шла бойкая торговля. Норфолкские индейки, цыплята и говядина, множество различных вин и напитков покрепче, коробки шоколадных конфет с ликером. Единственными ограничителями были цены и сумма денег в собственном кармане.

Дабы не подвергать детей опасности, Рождество снова праздновали в Эшингеме. В этот раз за столом не было Джея и Боя. Джей находился во Франции, а Бой – в Северной Африке. Приехали Джайлз с Хеленой и детьми, которые жили у родителей Хелены в сравнительно безопасном Суррее. К огромной радости Иззи, приехал и Себастьян. Джайлзу вскоре после Рождества предстояло покинуть Англию. Вид у него был умеренно бодрый, а у Хелены – довольно подавленный. Только ММ и Гордон остались на Рождество в Лондоне. Как объяснил Гордон, ММ тяжело переживала отъезд Джея и не хотела портить остальным праздник.

Все, за исключением Кита, добросовестно старались быть веселыми. Даже Себастьяну не удалось вызвать у него улыбку. Во время рождественского обеда Кит сидел с каменным лицом и ушел, не дождавшись окончания. Селия побежала за ним и через пять минут вернулась вся красная и готовая расплакаться.

У Венеции глаза тоже были на мокром месте. Бой прислал ей короткое вежливое письмо, где сообщил о своем отъезде в Северную Африку и пожелал счастливого Рождества. И больше – ни строчки. Скорое рождение ребенка лишь усугубляло ее чувство одиночества. Рождественским утром они с Аделью обе рыдали, обнявшись, после чего, придав лицам максимально веселое выражение, спустились на первый этаж раздавать детям подарки.

– Если бы я смогла получить от Люка хоть несколько слов, – говорила Адель, вытирая глаза. – Просто знать, что с ним все в порядке. Пусть он даже люто меня ненавидит и жутко на меня сердит. Я бы ему сказала, что очень сожалею о своей поспешности. Мне с каждым днем становится все более тошно. Это какой-то непрекращающийся кошмар. Венеция, ну зачем я это сделала? Почему уехала, даже не попрощавшись с ним? Как я могла?

Трагедии взрослых не мешали детям веселиться и радоваться подаркам.

26 декабря взрослые и дети устроили довольно шумную игру в шарады. Они не сразу заметили вошедшего в комнату Шепарда.

– Леди Селия, вас к телефону. Звонит мистер Робинсон.

– Благодарю, Шепард. Прошу меня извинить, я ненадолго.

Обратно Селия вернулась заметно расстроенной.

– ММ нездоровится. Сегодня перед ланчем у нее случился приступ головокружения. Врач беспокоится за ее состояние. Сказал, что ничего серьезного, но буквально приказал ей отдыхать. Представляю, как ей не понравится это предписание. Завтра утром я возвращаюсь в Лондон. Венеция, ты как? Поедешь со мной или уже осядешь в Эшингеме?

– Нет, я лучше поеду с тобой, – ответила Венеция. – Мама, ну что ты хмуришься? У меня впереди еще почти месяц. Здесь я буду лишь скучать и раздражаться по каждому пустяку.

Она старательно избегала умоляющего взгляда Адели, которая сразу сникла, услышав об ее отъезде. При всей любви к сестре тяжелое душевное состояние Адели лишь усугубляло ее собственное, которое тоже было отнюдь не радужным.

– Что ж, хорошо, – вздохнув, заключила Селия. – А может, нам не дожидаться утра и поехать этим вечером? Дороги будут свободнее и…

– А я включен в ваши планы? Или мне придется самому позаботиться о перемещении в Лондон? – деликатно спросил Оливер.

– Думаю, тебе было бы полезно остаться здесь еще на несколько дней, – ответила Селия. – Ты выглядишь невероятно усталым и…

– Нет, Селия! – возразил он, и в его глазах вдруг вспыхнула прежняя решимость. – Я знаю, почему ты так хочешь оставить меня здесь. Тебе нужна полная свобода действий. Не получится. Ты и так ухлопала половину нашего лимита бумаги на твою отвратительную книгу.

Оливер бурно противился публикации «Милосердия и благосклонности», называя роман «дешевкой, потрафляющей примитивным вкусам». «Твой отец говорил это о каждом успешном романе, который мы выпускали», – призналась Венеции Селия. Его пугало, что выдуманные герои могут спровоцировать вполне реальный судебный иск за пренебрежительное отношение к аристократии. Согласиться на публикацию Оливера заставил лишь совместный нажим Селии, Венеции и Себастьяна, которому роман чрезвычайно понравился.

– Оливер, нужно все-таки идти в ногу со временем, – осторожно заметил он. – Вам к весне позарез необходима книга, которая будет хорошо продаваться. Поверь мне, роман стоит публикации. На твоем месте, я бы выпустил его тиражом… ну, скажем, в две тысячи экземпляров. Для начала этого достаточно. А там посмотрите, как он будет расходиться.

– Я продавал бы этот роман на каждом углу, – признавался потом Себастьян, говоря с Селией наедине. – Но Оливеру об этом лучше не говорить. Ничто так не заставляет его противиться выпуску книги, как утверждение, что она понравится всем.

На следующий день они вернулись в Лондон. Оказавшись в своем рабочем кабинете, Венеция облегченно вздохнула. Замечательно, когда у тебя есть чем заняться, кроме мыслей о Бое и его новой женщине. И что бы она делала без работы? Думая об этом, Венеция взялась просматривать пришедшую в издательство почту. Люси Гэлбрейт прислала увесистую бандероль с четвертой, завершающей частью романа. Венеция решила, что вначале прочтет рукопись сама, а потом отвезет матери. Ей не терпелось узнать, как поведет себя зловредная герцогиня теперь, когда ее любовник отправился служить на флот…

Однако в тот день ей так и не удалось почитать рукопись. Мать поехала поздравлять книготорговцев, и Венеции пришлось заниматься всем тем, чем обычно занималась Селия. Назавтра, в субботу, она почувствовала себя настолько уставшей, что Селия, едва взглянув на нее, велела ей оставаться дома и не вылезать из постели. Отдых помог. Воскресным утром Венеции стало заметно лучше, и она заявила, что поедет в издательство.

– Там у меня масса работы, а дома я лишь читаю газеты да жалею себя. Съезжу, возьму часть работы домой и вернусь.