Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Агафья, голубушка, ради Бога, хорошенько припомни… – умоляла девушка, ломая руки.
– Стараюсь, барышня, да память-то наша, бабья, как худое решето. Чего не надо, так помнишь, а вот тут и затемнишься. Бедные были твои родители – это вот помню. Куфарки даже не держали. Сами и в куфне стряпали. Барыня-то веселая была…
Бедная… Да, а она, Люба, выращена в роскоши и в неге. Для чего? Разве ее отец желал этого? Никогда. Она выросла бы в нужде, в самой трудовой обстановке, и вышла бы замуж за такого же труженика-бедняка, а не за господина Шерстнева. Люба отлично рисовала себе картину встречи ее труженика-отца с этим женихом… С каким презрением отнесся бы простой фельдшер к этому трутню, который где-то служит, что-то такое делает, а в сущности – самая бесполезная тварь. Да, отец был строгий человек, и строго кончил. О, как она его понимала!.. Вот за что любила его мать, эта увлекающаяся, мягкая натура, опиравшаяся на чужую волю.
Потихоньку от всех Люба несколько раз уводила Агафью во флигель и просила указать, где и что стояло тогда, какие были занавески на окнах и вообще какой вид имела обстановка. Флигель стоял пустой, и Агафья с увлечением рассказывала все подробности. А помнила она отлично в этом случае все… И кровать цела, и ситцевый диванчик, и стулья – на чердаке валяются. Люба упросила Агафью достать потихоньку все эти вещи и расставить во флигеле, как они стояли тогда. Ей хотелось хоть приблизительно восстановить все это. Ведь на каждой вещи останавливался их взгляд, и ей казалось, что каждая такая вещь сохраняет на себе таинственный отпечаток своих хозяев. Ах, как она плакала над этими инвалидами!.. На круглом столе, который стоял перед диваном, оставались, еще круги от горячих стаканов, царапины и полосы. Ночной столик был закапан стеарином и облит каким-то едким лекарством. Да, вот на нем стояла ночная лампочка и освещала молодое больное лицо… Вот по этой комнате шагал отец в немом отчаянии. Милые, дорогие, родные… Агафья заливалась дешевыми бабьими слезами, вместе с барышней Любой, и малую толику привирала для пущей жалости; она сама верила в эти поэтические прибавки, что иногда случается с, очень добрыми людьми.
Чтобы проверить Агафью, Люба повезла ее на кладбище и просила указать могилку. Пришлось разыскивать довольно долго, и Агафья делала отчаянные попытки признать «счастливую могилку». За шестнадцать лет и кладбище совершенно изменилось: где тут узнаешь… Кончилось тем, что Люба сама указала ей, благодаря тому, что каждый год осенью Марья Сергеевна привозила ее сюда и заставляла молиться за какую-то «рабу Божию Надежду». Ах, какая это возмутительная ложь, ложь даже над могилой родной матери!..
– Здесь, здесь… – умиленно повторяла Агафья, узнав, наконец, могилку. – Так рядушком и положили сердешных. Поп тогда сердитый был, отпевать, слышь, не хотел; ну да ему полицместер велел… Нехороший поп, и тоже умер давно.
Марья Сергеевна не вмешивалась в жизнь Любы, предоставив все времени. Она мучилась и терзалась про себя. Кто бы мог подумать, что эта кроткая и послушная девушка начнет выделывать такие штуки! Именно штуки – так Марья Сергеевна и говорила про себя, потому что как же назвать все эти слезы над портретами, ежедневные поездки на кладбище, реставрацию флигеля, а главное – отказ жениху?
– Я – бедная девушка и выйду за бедного, – коротко объяснила Люба, отвечая на немой вопрос Марьи Сергеевны.
– Как знаешь, Люба… – соглашалась Марья Сергеевна, счастливая такой развязкой мучившего ее рокового шага. – Время еще не ушло, а бедных людей много.
Марья Сергеевна ревновала теперь Любу к ее покойной матери и, незаметно для самой себя, делалась к ней несправедливою. Это было тяжелое двойственное чувство. Оно с особенной яркостью всплыло наружу, когда Люба заявила, что уезжает.
– Можно, по крайней мере, узнать куда? – сухо спросила Марья Сергеевна.
– К родным… – так же сухо ответила Люба.
Марья Сергеевна только пожала плечами. Люба, которая не выходила еще ни разу на улицу без строгого присмотра, поедет одна, неизвестно куда… Этого еще недоставало!.. Отчаянию Марьи Сергеевны не было границ, хотя она по наружному виду и старалась не выдать себя. Произошел экстренный военный совет с Nicolas.
– Д-да… положение… – мычал он, шагая по кабинету. – Если удерживать ее насильно, то выйдет, пожалуй, еще хуже. Девица оказывается с характером…
– Да… Но ведь нужно же что-нибудь сделать?.. Люба одна потащится за тысячу верст… поедет по железным дорогам, одна на пароходе, одна на лошадях – нет, это ужасно! И какие родственники милые… Ни разу ни одна душа даже не вспомнила, что осталась девочка-сирота.
– Все родственники, Маня, одинаковы… Конечно, ты не сделала бы так, но я говорю про других людей.
– Я ни за что ее не отпущу…
– Гм… да… конечно… Но ведь она совсем взрослая.
Люба ожидала отчаянного сопротивления, и поэтому в особенности стремилась проявить свою самостоятельность. Да, она поедет во что бы то ни стало, и поедет одна. Марья Сергеевна сначала старалась ее уговорить, даже плакала, а потом вдруг согласилась совершенно спокойно.
– Что же делать, Люба, если уж ты не хочешь слушать нас… – проговорила она в заключение. – Съезди, познакомься. У твоей матери большая родня… Я даже писала им несколько раз, но ответа не получила. Может быть, ты будешь счастливее. Во всяком случае, от души желаю тебе успеха.
Это согласие обидело Любу. Она невольно подумала: разве родная мать отпустила бы ее?.. Конечно, чужим людям все равно, а главное, была бы соблюдена форма. Ведь уговаривали, упрашивали, даже уронили слезу, одним словом, исполнен весь репертуар, – чего же больше?.. Марья Сергеевна сама уложила ее в дорогу, собрала все необходимые вещи и переложила их еще более необходимыми наставлениями. Ах, как нужно быть осторожной в дороге, особенно когда такая молодая особа едет одна.
– Мне кажется, что вы даже рады выпроводить меня… – заметила Люба откровенно. – Я это чувствую.
– Нет, мы будем скучать и тревожиться о тебе, но путешествие для тебя необходимо… Надеюсь, что мы понимаем друг друга, и нет необходимости ставить над «и» точку.
Люба ничего не отвечала. Ей хотелось поскорее уехать. План поездки был обдумав очень быстро. Нужно было увидать родных матери, а потом разыскать отцовскую родню. Адрес первых был известен. Эта помещичья семья хоть и разбилась, но два-три человека жили недалеко друг от друга. У них Люба надеялась узнать историю матери, именно то, чего не могли ей сообщить ни Марья Сергеевна, ни Агафья.
