Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Все ли у нее есть? – иногда спрашивал Nicolas. – Одним словом, не забыла ли ты что-нибудь? Скоро осень… начнутся холода. Она может схватить простуду, а молодые люди меньше всего думают о своем здоровье.
Здоровье было теперь слабостью Nicolas, которую Марья Андреевна эксплуатировала по-своему. Он боялся простуды, как огня, жаловался на печень, на желудок, считал себе постоянно пульс, мерил температуру и вообще находился под гнетом мысли о смерти. Это доходило до смешного, обнажая старческое бессилие. Докторов Nicolas ругал, но это не мешало ему постоянно советоваться с ними по разным вопросам. Иногда Марья Сергеевна, желая его попугать, заводила разговор о какой-нибудь неожиданной смерти и улыбалась.
– Чему ты смеешься? – сердился Nicolas. – Много ли нужно, чтобы умереть… Сегодня жив, здоров, а завтра фюить – ничего.
– А разве ты боишься смерти?
– Бояться не боюсь, а все-таки оно… гм… Необходима прежде всего осторожность. Да… Ты какая-то странная, Маня. Право…
– Я тебя не понимаю, вот и все. Женщины вообще живучее… Посмотри, сколько всегда вдов.
– Это оттого, что мужчины женятся поздно и берут жен моложе себя minimum лет на десять.
– Нет, мужчины вообще менее жизненны. Что ж делать, нужно быть готовой во всему, и я, когда останусь вдовой…
Nicolas ужасно сердился и убегал к себе в кабинет. Помилуй, что это за разговоры? Живого человека в гроб кладут.
А Марья Сергеевна была как-то странно спокойна, точно она одна знала, что будет. Действительно, ровно через полтора месяца после отъезда Любы, утром, когда Nicolas был на службе, она получила какую-то таинственную телеграмму, побледнела, распечатала ее дрожавшими руками, прочитала, перекрестилась и торопливо спрятала в свой письменный стол. Потом она несколько раз доставала ее и перечитывала с большими предосторожностями.
– Что это от Шерстнева нет больше писем? – спрашивал Nicolas за обедом. – Он – того…
– Чего?
– А вот этого… Ума у него нет, да. Тоже дело нелегкое… Оно только со стороны кажется, что взял да и конец делу. Не тут-то было…
Марья Сергеевна промолчала, внимательно разглядывая свою тарелку. Ее так и подмывало рассказать содержание телеграммы, но она выдержала характер: пусть Nicolas помучится. Она достаточно помучилась на своем веку…
Письма от Шерстнева совсем прекратились, и Nicolas начал уже сердиться на него.
– Он решительно глуп, этот господин Шерстнев! – ворчал Nicolas, шагая по комнате. – Остается, черт возьми, мне самому ехать… да. Нельзя же одну девушку оставлять… Мало ли что может случиться. Тоже, родственники называются. А Шерстнев – размазня, и больше ничего. Сам поеду и привезу Любу домой.
– А как ты осенью на пароходе поедешь? Еще простудишься.
Помучив недели две, Марья Сергеевна показала, наконец, полученную телеграмму. Nicolas как-то бессильно опустился на первый стул и горько-горько заплакал.
– Люба… Люба… Люба… – шептал он. – Ах, Люба, Люба…
Марья Сергеевна отнеслась во всему с каким-то деловитым видом, точно так и должно было быть. Это даже обидело Nicolas.
– Что же мы теперь будем делать, Маня?
– Ждать… Молодые пусть одни порадуются. Им не до нас… А там увидим.
– И ты можешь говорить так спокойно об этом? Положим, что Шерстнев – хорошая партия, но… эх, Люба, Люба! Ведь она хорошая… Вся – огонь. Я такой же молодой был… Не чета Шерстневу. Да…
Телеграммой Шерстнев извещал Марью Сергеевну о своей женитьбе. Ему много помог Шмидт, действительно предъявивший свои отцовские права на Любу. В этот критический момент Шерстнев явился спасителем, и Люба переменила ненавистную фамилию с легким сердцем. Все случилось так неожиданно и быстро, что даже молодой муж удивлялся. На зиму молодые остались в Казани, но Люба ничего не писала. Ей было стыдно, что все кончилось именно так.
– Я вышла за вас замуж по необходимости, – уверяла она. – Так и знайте…
– Все это делают по необходимости, Люба… У меня один недостаток: я простой человек и люблю тебя тоже просто. Когда-то и ты меня любила, то есть я так думал.
– Я ошибалась…
Nicolas очень был огорчен тем обстоятельством, что письма прекратились. Ну Люба могла еще не писать. Она, вообще, какая-то странная, а Шерстнев уже прямо невежа. Марья Сергеевна и тут находила поводы оправдывать «зятя»: молодое счастье всегда эгоистично, да и вообще русские люди плохие корреспонденты; наконец, им просто не о чем писать. Первое письмо было получено только на Рождестве, и то такое странное, что Nicolas только развел руками, подавая его Марье Сергеевне.
– Вот удивительная фантазия! – бормотал он. – Если Люба сходит с ума, то Шерстнев мог бы быть благоразумнее. Это, наконец, смешно…
Марья Сергеевна прочла письмо и нашла, что ничего в нем странного нет. Шерстнев извинялся, что так давно не писал, что жена здорова, что они, кажется, счастливы, и что даже был разговор о поездке в Пропадинск – первою заговорила об этом Люба. Если последнее состоится, то он, Шерстнев, желал бы нанять у них под квартиру флигелек, который ему так нравился. На этом пункте брови Марьи Сергеевны немного сжались, а потом лицо сразу прояснилось, и даже появилась улыбка.
– Ему нравится наш флигелек, скажите пожалуйста! – волновался Nicolas, бегая по комнате. – Он хочет нанять его у нас!.. Точно мы содержатели меблированных комнат… Господи, да пусть занимают хоть целый дом, если нравится. Пусть живут… Я даже готов сам переехать во флигель, чтобы их не стеснять.
– Ну, я на это не согласна, мой милый… Я отвечу так Сергею Петровичу, что флигелек свободен и сдается нами по пятнадцати рублей в месяц.
– Маня, да никогда этого не бывало: за семь сдавали.
– То было раньше, а теперь квартиры вздорожали. У нас свои интересы, и флигелек не богадельня.
Это уже совсем было удивительно. Марья Сергеевна – и вдруг такие расчеты подводит – нет, Nicolas отказывался понимать и махнул рукой. Пусть делает, как знает, а его все это только волнует напрасно и портит кровь. Он так и не поинтересовался, что ответила жена. Вообще, день за днем накоплялись разные мелкие неприятности… Что это такое, в самом деле! Люба – ни слова, точно чужая… нанимают квартиру, как у чужих… потом молчание на целый месяц. Нет, кончено, всему бывают границы! Так нельзя-с… Что ж делать, одни так одни – так уж на роду написано. Вот только перед знакомыми совестно. А черт с ними, с знакомыми… Никого не нужно!..
Так протянулась зима, а в марте месяце неожиданно явился Шерстнев.
