Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин

– Получи, старая.

Все ее звали баба-Тоня. Она пользовалась уважением, была доброй, неглупой. Своих детей не имела, рано потеряв мужа. Ходили слухи, что десятилетний срок отбывала за свою родную сестру. Может так, может, по-другому – здесь все были мастера придумывать слезные истории. Природа не обидела бабу-Тоню: среднего роста, широкая в кости, она была необыкновенно сильна и ловка. А вот лицо… Глубокие борозды прорезали его, делая изможденным, старым, и прозвище «баба-Тоня» приклеилась к ней раз и навсегда.

Разгоряченные схваткой, «гости» выбрались из вагона, баба-Тоня за ними. Еще не смеркалось. По берегу реки росла густая высокая трава, а у самого вагона после дождя образовалась большая лужа.

Баба-Тоня похлопала сзади по плечу обидчика.

– А ну, давай поборемся, голубок, поглядим, кто сильнее!

– Рехнулась, старая? Отойди, а то последних зубов… – Он оглядел ее презрительно.

Мужик был здоровый, рослый, про таких говорят – жеребец.

Баба-Тоня без слов схватила «жеребца» за полы расстегнутой телогрейки. Не успел народ настроиться на потеху, как обидчик уже барахтался в луже на спине и дрыгал ногами, пытаясь подняться.

Иван подметил, как она ловко дернула мужика за полы телогрейки на себя и в сторону, слегка крутанула, перекинула через подставленное бедро.

«Старшой», весь в грязи, с трудом встал на ноги, лицо перекосила злоба. Сжав кулаки, бросился к женщине. Баба-Тоня, чувствовалось, «на кулачках» уступала – увертывалась от ударов, но все же один чиркнул по щеке. «Старшой» решив ударить справа, подался вперед, и в этот момент женщина схватила его одной рукой за запястье, а другой за воротник телогрейки, дернула на себя и вбок, и снова опрокинула противника на спину. Теперь он медленно поднялся с ругательствами и, выдернув из-за голенища сапога нож, кинулся на бабу-Тоню. Из полукружья зрителей вдруг выскочила гибкая, пружинистая женщина и, прикрыв собой бабу-Тоню, неуловимым движением выбила нож. Был ли это бокс или самбо – удары попадали мужику в голову и грудь. Видимо, при ударе в голову ее женскому кулачку было больно, и она встряхивала рукой. Один из ее ударов в живот оказался решающим: противник согнулся от боли, и в этот момент получил сокрушительный удар в челюсть. Обидчик бабы-Тони долго лежал без движения, пока друзья, тихо матерясь, приводили его в чувство.

Иван заметил, что присутствующие, и мужчины, и женщины, вели себя, как болельщики в спортзале, и не вмешивались в драку. А когда побежденный упал, они хором считали до десяти. Спортсменка откровенно радовалась. Прыгала, смеялась, в испачканном кровью платье, приглашала выйти с ней на бой, конечно, понимая, что ей равных здесь нет.

Никогда прежде Иван не видел таких драк. Ругань между женщинами в деревне, где прошло его детство, была делом обычным, но такого, что он увидел здесь, в деревне быть не могло. Умение женщин защитить себя поразило Ивана. Это какие же испытания нужно было пройти, чтобы научиться так защищать свое достоинство. Точнее, не достоинство, – на кону была жизнь. Даже такая убогая, в которой счастливые минуты – как в дождливую осень солнечный луч. Что ожидало их впереди? Все то же пьянство, болезни, одиночество…

Иван, как мог, успокаивал девчонок. Машу не отпускал от себя, держал за руку. В закрытом купе не спали почти до утра, в любой момент ожидая повторной атаки. Девчонки плакали, собирались уезжать, опасаясь, что дальше будет еще хуже. Иван молчал, не зная, чем и как их успокоить.

События наслаивались как ил – день ото дня. Многие женщины годами не бывали в кино, некоторые слышали, что существует театр, но никогда не видели ни одного спектакля. Даже нитку проводного радио начальники не додумались сюда провести. Самым большим достижением местной цивилизации был патефон. Человек, имеющий патефон, считался «культурным». Ни разу не видел Иван здесь и читающих, и вообще книг.

В студенческом общежитии большого города были свои неурядицы, проблемы, трудности, но светлых, радостных дней выпадало все-таки больше. Дрались ли парни? Еще как! Участвовал ли в них Иван? А куда денешься… Общага есть общага, со своими законами и правилами, своим кодексом чести. Так велось на Руси во все времена, начиная с зимних кулачных боев и летних праздничных рукопашных. Дрались в общежитии часто и ожесточенно. Иван, с тех пор как стал дружить с Машей, старался избегать ссор, не было прежнего запала.

Но драку между взрослыми, а тем более женщинами?! Ни улыбок, ни спокойных лиц, не искаженных тоской и злобой. Все разговоры о водке, мужиках, и мат через каждое слово. Они даже не замечали его, привыкли. Женщины не расположены были к мирной беседе, отмалчивались. Разногласия решались ударом кулака, ногой, головой, да любой частью тела, способной принести победу, а значит – убедить противника в собственной правоте.

Ивана, не имеющего трудового стажа, навыков и профессионального опыта, назначили бригадиром, даже не спросив согласия. Он понял причину: больше некого. Ни одна женщина здесь не согласится, чтобы ею руководила другая. Вот и поставил начальник во главе бригады практиканта, в надежде, что они не поднимут на пацана руку и будут вести себя в его присутствии потише. Начальник оказался прав, но это было все, что он мог сделать. В бригаде, насчитывающей двадцать пять человек, не было ни одного мужчины. Руководить таким коллективом непросто, Иван почувствовал это сразу. Но от природы он был парнем стойким, выносливым, это и помогло ему. Относились подчиненные к нему по-разному: кто-то как к ребенку, кто-то как к молодому мужчине, с которым приятно поговорить, нечаянно дотронуться рукой, неуклюже пошутить, да и вообще – любым способом высказать свое расположение и приязнь. Эти женщины навсегда вошли в его жизнь, и он знал: их лица, с выразительными мимическими отметинами бездомности и скитаний, он уже не забудет никогда. Многие из нынешних его подчиненных в прошлом имели семью, детей, теперь не осталось ничего, кроме лагерей, судимостей. Родные и знакомые отказались от горемычных.

Специальными вилами весь день кидали путейцы гранитную щебенку в шпальные «ящики» – так называлось расстояние между шпалами. Противный скрип металла о камень удручал. Мелкая каменная пыль, способная найти любую, даже невидимую щель, не щадила – все было облеплено ею. Одежда, пропитанная потом и пылью, быстро превращалась в панцирь. Получая небольшие деньги за тяжкий труд, работницы отводили душу за стаканом водки, вина или самодельной «бормотухи». Пить начинали сразу же после аванса или получки. Заползали на платформу, горланили песни, народные и блатные, неуклюже топтались в пьяной пляске. Выбрав место на берегу, раздевались почти догола и продолжали свой «праздник» в реке.

Иван поразился, впервые увидев все это. Попытался вмешаться, но женщины настоятельно попросили не вмешиваться и отойти в сторонку. Каждый