Бетховен. Биографический этюд - Василий Давидович Корганов

Ваш друг Бетховен.

Уважаемый друг! Будьте здоровы! Сегодня я говорил с первым басом австрийской империи, полон восторга от новой оперы Гировеца. У меня ликовала душа при мысли о том, что это сочинение откроет нам новый путь в искусстве.

Весь ваш Бетховен.

Любезный, уважаемый, Тр.

Проклятая Академия, которую я вынужден был устроить отчасти для поправления дел, задержала меня с оперою. Кантата, которую я хотел там поставить, отняла у меня также 5–6 дней; и все должно было случиться, конечно, одновременно, а я, по обыкновению, готов скорее написать что-нибудь новое, чем приделывать теперь новое к старому. В инструментальной музыке моей целое также носится всегда перед глазами; но здесь мое целое повсюду как-то разбросано и мне приходится вновь вдумываться во все. Поставить оперу в 14 дней, конечно, невозможно; думаю, что на это нужно 4 недели.

Хотя 1 акт будет на днях окончен, но во 2 акте еще много работы: также новая увертюра, что правда самое легкое, так как я напишу совершенно новую. До концерта моего были только кое-какие наброски там и сям, как для 1, так и для 2 акта; лишь несколько дней тому назад мог я взяться за работу.

Партитура оперы написана так ужасно, как я еще никогда не видал, я должен был проверить ноту за нотой (она, вероятно, украдена) – словом! Уверяю вас, дорогой Тр., – опера эта создаст мне венец – мученика? Если бы вы не взяли на себя столько труда и не обработали все так успешно, за что буду вам вечно благодарен, я ни за что не решился бы взяться! Этим вы спасли несколько порядочных обломков погибшего корабля! Во всяком случае, если вам кажется, что опера вас слишком задержит, то отложите ее сами на некоторое время; я буду продолжать, пока все будет закончено соответственно всем вашим переделкам и исправлениям, с которыми каждую минуту я знакомлюсь все больше; но этого нельзя сделать так быстро, как если бы я писал что-нибудь новое; и в 14 дней это невозможно! Действуйте сообразно вашей практичности и нашей дружбе! в моем усердии недостатка не будет?

Ваш Бетховен.

Дорогой Трейчке!

Дайте переписать для Элерса. Он подходящий для меня, который играет любовника в вашей оперетке, партию сопрано в теноровом ключе (в заключительном хоре) второпях ваш Бетховен.

Р. S. Если хотите вставить в вашу оперетку арию (воинственную песню) для союзных войск (Бернарда), переложенную мною на музыку, то она к вашим услугам; как Вейнмюллер поет ее в «Germania», так мог бы спеть в ней Элерс.

Уважаемый Тр.! Меня бесконечно радует, что вы довольны хором. Я думал, что вы хотите воспользоваться всеми пьесами и моею также для собственной выгоды; если же этого не хотите, то думаю сполна продать в пользу бедных, ваши переписчики были по этому делу у меня, Враницкий тоже, я ответил: что вы, уважаемый Тр. полный хозяин всего, и потому жду вашего окончательного мнения об этом.

Ваш копиист – осел! Но ему не достает известной и прелестной ослиной шкуры, поэтому мой копиист взялся за переписку, до вторника уже почти все будет окончено, и мой переписчик принесет все к репетиции. Вообще вся эта постановка оперы оказалась невероятно трудною, и я почти всем недоволен, и почти нет номера, где бы я мог свое нынешнее недовольство заштопать каким-нибудь довольством. Огромная разница предаваться свободному размышлению или вдохновению.

Весь ваш Бетховен.

Уважаемый, любезный Т.! Присылаю арию, с большим удовольствием прочел я ваши исправления в тексте оперы. Чувствую побуждение восстановить древний замок из опустевших развалин.

Ваш друг Бетховен.

Возня с оперою ужаснейшая, к тому же хотелось бы ее переделать заново почти всю. Большая разница между работою по вдохновению или без принуждения.

Прошу вас, любезный Т., прислать мне партитуру арии, дабы отметить в партиях всех инструментов добавленную ноту. Впрочем, я нисколько не обижусь, если вам угодно будет поручить это Гировецу или кому-нибудь иному, или – еще лучше – Вейнмюллеру; я не имею никаких претензий, но также не допущу, чтобы кто-нибудь другой, кто бы то ни был, взялся переделывать мои композиции.

С глубоким почтением ваш преданнейший Бетховен.

Милый и лживый поэт, присылаю счет за арию. Я сам платил по 15 кр. с листа, но так как театр – немощный дурень, то я доволен и 13 кр.

Прощайте. Поэт и мыслитель, второпях Бетховен. Р. S.

Прощения!

Бумага – не жид!

Все портняжные инструменты в деревне!

Милый, превосходный! Наипоэтический поэт!

Не позже четверга буду у вас и тогда устно доложу обо всем. Я нездоров.

Второпях, ваш Бетховен.

Простите, дорогой Трейчке, что не буду у вас. Я нездоров и не могу выйти. Можете поговорить обо всем, что касается квартиры, с моим слугой и экономкой.

Совершенно преданный вам слуга Бетховен.

Предварительное совещание о предстоящих изменениях в партитуре происходило у Вейнмюллера, исполнявшего партию тюремщика Рокко; по этому случаю Бетховен разослал приглашения некоторым своим друзьям и, в том числе, графу Морицу Лихновскому.

Если вы, уважаемый граф, желаете присутствовать при нашем совещании, то сим доношу вам, что оно состоится сегодня, в половине 4-го, после обеда, в доме Шпильманна, на Грабене, под № 1188, в 4-м этаже, у г. Вейнмюллера. Буду очень рад, если время позволит вам присутствовать.

Весь ваш Бетховен.

Более всего подвергся переделке первый акт. Во втором действии камнем преткновения была ария Флорестана. По прежней партитуре измученный, исстрадавшийся узник кончает арию бравурными фразами, совершенно неуместными и неестественными; тем не менее чтобы избежать монотонности, Трейчке допускал оживленное заключение, но в целях реализма переделал текст; по новой версии узнику являлось видение, перед ним проносился образ нежно любимой Леоноры, вызывающий возбуждение сил в страдальце. Бетховен, в восторге от этой идеи, готов был немедленно взяться за перо. «Он взволнованно шагал по комнате, – рассказывает Трейчке, – бормоча и напевая что-то, потом бросился к фортепиано и стал наигрывать; настроение его было до того возбуждено, точно он заклинал свою музу помочь ему, точно он стремился поймать в океане мелодий нужную ему тему. Часы проходили, жена подала нам ужин, но он ничего не замечал. Затем, схватив шляпу, убежал домой, а на следующий день принес готовую рукопись арии».

К сожалению, ария эта все же не была исполнена и не попала в партитуру в том виде, как ее тогда написал композитор; в ее конце, как бы опьяненный видением, Флорестан лишается