Бетховен. Биографический этюд - Василий Давидович Корганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С искренним почтением и привязанностью, преданный вам
Людвиг ван Бетховен.
Баден, 19 сентября 1814.
Мой милейший Любезный К.!
Ввиду того, что я писал вам на авось, не зная точно вашего адреса, и отправил вам также клавираусцуг «Фиделио», то желал бы знать, получили ли вы письмо, а также и клавираусцуг; я думаю, легко понять мои мечты относительно скорейшего и благополучного окончания дел с Кинским. Говорили ли вы с д-ром Вольфом, нужны ли вам бумаги, относящиеся к этому делу, или они еще все находятся у д-ра В. и т. д. и т. д. и т. д. Прошу, умоляю вас, падаю к ногам вашим, в ваши объятия, вам на шею, не знаю, что я еще готов сделать и чего не готов, излиться в потоке словоизвержения и т. д. и т. д. и т. д. Кончайте, начинайте и кончайте сызнова, наконец, совершенно, чтобы можно было сказать Finis, конец, конец. Одно мое произведение лежит законченным, чтобы как скоро вы окончите ваше дело, быть посвященным вам и выразить вам мое глубокое почтение. Не приехать ли мне самому в Прагу, чтобы таким образом ускорить окончание дела? Как вы думаете? Да, да, я приеду, если вы хотите, если же это не нужно, то лучше обожду до весны. Если я действительно так несчастлив, что вы не хотите даже думать обо мне, то подумайте хоть о деле
вашего страдающего друга Людвига ван Бетховена.
Достойный, единственный К.
От барона Пасквалати я получил сегодня письмо, из которого видно, что вам неприятна моя спешность. Впрочем, все нужные для этого бумаги уже отосланы к Пасквалати. Сообщите ему, пожалуйста, чтобы он повременил. Завтра здесь совещание и результат его может быть завтра же вечером будет послан вам и П. Тем не менее я хотел бы, чтобы вы просмотрели переписку, которую я послал Пасквалати для областного суда, и внимательно прочли бы приложения; вы увидите, что неосновательно упрекали Вольфа и других. Кто хочет, найдет достаточно доказательств; настолько все ясно. Имея дело с таким человеком, как Кинский, справедливость и великодушие которого были всем известны, мог ли я думать о свидетелях, о каких-нибудь документах?
С искреннейшей любовью и уважением второпях ваш друг.
Вена, 11 января 1815 г.
Мой единственный, уважаемый К.
Что мне думать, сказать, чувствовать!
В. не только обнаружил свои недостатки, но даже не потрудился прикрыть эту наготу. Не может быть, чтобы он ошибся в своем прошении и в отношении всех установленных документов, касающихся дела. Относительно валюты Кинский распорядился раньше, чем изъявил согласие выплатить мне содержание вык. св.; это видно из документов, на которых нужно только заметить дату; так что важно первое распоряжение. Из дела видно, что меня полгода не было в Вене. Так как мне не нужны были деньги, я оставил их; князь забыл тогда подтвердить кассе свое прежнее распоряжение, но не слово, данное мне и также Варнхагену (офицеру), что доказывается свидетельством г-на Олива, которому, незадолго до своего отъезда отсюда и на тот свет, он повторил свое обещание, а по возвращении в Вену призвал его к себе, чтобы привести в порядок дела кассы, но неожиданная смерть помешала этому.
К показанию офицера Варнхагена приложена бумага из русской армии, в которой он выражает готовность подтвердить это под присягой.
Показание г-на Олива удостоверяет, что он также готов присягнуть на суде. Показание полковника графа Бентхейма я послал, а потому не утверждаю, но помнится, что граф также упоминает в своем показании, что готов присягнуть по этому делу на суде. Я сам готов присягнуть на суде, что князь Кинский сказал мне в Праге «что он не находит ничего легче, как платить мне содержание в. с.». Это его собственные слова. Он дал мне сам в Праге 60 д. золотом, что составляло тогда для меня около 600 фл., потому что я не имел времени остаться там дольше и вследствие нездоровья уехал в Теплиц; так как слово князя было для меня свято, я никогда не слышал о нем ничего такого, что побудило бы меня привести к нему двух свидетелей или потребовать какого-нибудь документа. Д-р Вольф, видно, прескверно изложил дело и сам недостаточно познакомился с бумагами.
Перехожу к моему последнему поступку. Эрцгерцог Рудольф спросил меня недавно, окончено ли дело Кинского; он, вероятно, слышал о нем кое-что. Я заявил ему, что не знаю ничего, решительно ничего, а потому теряю надежду; он сказал, что напишет сам, но чтобы я также приложил письмо и познакомил его со всей перепиской по делу Кинского. Убедившись, он написал к обербургграфу и приложил мое письмо. Обербургграф ответил сейчас же эрцгерцогу, а также мне. В письме ко мне он говорит, чтобы я подал прошение со всеми документами в пражский суд, откуда его перешлют ему, и что он примет все меры, чтобы удовлетворить меня. Эрцгерцогу он написал тоже в высшей степени любезно, он писал даже весьма определенно, что ему известны намерения покойного князя Кинского относительно меня в этом деле и чтобы я подал прошение и т. д. Эрцгерцог позвал меня сейчас же и предложил приготовить эту бумагу и показать ему. Он нашел тоже, что следует просить о расчете в. с., так как есть достаточно оснований, хотя не формальных, в таковом желании князя, и нет сомнения, что если бы князь не умер, то сдержал бы свое слово. Если бы он сам был сегодня наследником, то не потребовал бы иных доказательств, кроме имеющихся. Затем я послал эту бумагу барону Пасквалати, который будет любезен подать ее в областной суд. Только после того, как делу был дан ход, д-р Адлерсбург получил от д-ра Вольфа письмо, в котором он ему сообщает, что иск предъявлен на 1500 фл. Так как дело дошло до 1500 фл. и до обербургграфа, то можно довести и до 1800 фл. Тут нет речи о милости, потому что покойный князь был одним из тех, которые больше всего убеждали меня отказаться от 600 д. золотом, которые я мог получать в Вестфалии. «Я не должен есть вестфальской ветчины», – говорил он мне тогда и т. п. Позже я отказался также от другого приглашения, в Неаполь. Я имею право требовать законного вознаграждения за понесенные убытки. Что у
