Россия на Западе: странные сближения - Александр Цыпкин

Был ли в повелениях новоявленного царя хоть какой-то политический смысл для России, или он всецело находился во власти эмоций, своего голштинского происхождения и преклонения перед королем Пруссии? Защитник Петра III историк Александр Мыльников справедливо напоминает, что Восточная Пруссия не имела с Россией общих границ: между русской Прибалтикой и занятой провинцией лежали герцогство Курляндское и владения Речи Посполитой. Оборона новых земель в будущем представляла бы тяжелую задачу. Но ведь и Елизавета, как вы помните, изначально хотела поменять завоеванную область на Курляндию, с которой у России граница как раз была.

Мыльников указывает, что Петр III тоже не забывал про курляндский вопрос. Он получил согласие Фридриха II на избрание герцогом Курляндии своего голштинского дяди. Кроме того, прусский монарх обязался способствовать избранию королем Польши пророссийского кандидата. Война же против Дании, по мнению историка, была выгодна России в том смысле, что на западе от Прусского королевства возникла бы крепкая пророссийская Голштиния и Фридрих, таким образом, оказался бы окружен со всех сторон российской сферой влияния. А это вынудило бы его идти в фарватере политики Петербурга.

Однако, на наш взгляд, все не так просто. Во-первых, нет никаких доказательств того, что Петр III выстраивал именно такой стратегический план относительно русских интересов в Голштинии, а не просто радел за владения своего отца.

Во-вторых, в случае будущего конфликта России и Пруссии Петербургу было бы крайне сложно оказать какую-то помощь маленькой голштинской армии на другом конце Балтики и это герцогство было бы скорее российской ахиллесовой пятой, вроде Ганновера для англичан, чем шпагой, направленной в сердце Берлина.

В-третьих, все обещания, которые давал Фридрих II относительно Курляндии и Польши, носили гипотетический характер и касались будущего, а Восточную Пруссию Петр обязался отдать прямо сейчас, хотя этого никто не только не просил; на это никто даже не рассчитывал. Своему дипломату Гольцу Фридрих первоначально дал такую инструкцию относительно переговоров с Петербургом:

«Они (русские) предложат отвести свои войска за Вислу, возвратить нам Померанию, но захотят удержать Пруссию или навсегда, или до заключения общего мира. На последнее вы соглашайтесь; но если они захотят оставить за собой Пруссию навсегда, то пусть они вознаградят меня с другой стороны…»

В-четвертых, России в целом была невыгодна война с Австрией по той простой причине, что у империй по-прежнему имелся общий враг – Турция. Поэтому Елизавета и не хотела особенного ослабления Вены, но Петр вообще не интересовался южным направлением российской политики. Ведомый хитрым прусским поводырем, он, наоборот, стал поощрять турок к нападению на Вену…

В-пятых, настрой Петра III вызывал большие сомнения в том, что Россия сможет играть первую скрипку в нарождающемся русско-прусском союзе. Свидетельства по-детски наивного восхищения царя Фридрихом можно почерпнуть даже в апологетической книге Мыльникова. 30 марта 1762 года император писал королю: «Вы хорошо знаете, что в течение стольких лет я вам был бескорыстно предан, рискуя всем за ревностное служение вам в своей стране…» Канцлеру Воронцову царь говорил, что «всегда считал себя состоящим на прусской службе». На наш взгляд, за свое недолгое царствование Петр не сделал ничего, что однозначно говорило бы о его отставке «с прусской службы» и поступлении «на службу российскую». А поскольку новый император действовал резко, бесхитростно и даже демонстративно, часть гвардии, армии и чиновничества предсказуемо начала роптать.

При Петре III началась молниеносная смена кадров. Суворов-отец, имевший репутацию верного человека Елизаветы, был немедленно отозван из Кенигсберга и назначен губернатором… в Тобольск, что фактически равнялось сибирской ссылке. В Пруссию отправили генерала Петра Ивановича Панина, героя приведенной нами выше легенды о Пугачеве. Семилетняя война, по сути, была его звездным часом. Он бился при Гросс-Егерсдорфе и Цорндорфе, а в победе при Кунерсдорфе сыграл заметную роль, за что, помимо наград, получил тысячу пятьсот червонцев от императрицы Марии-Терезии.

Панин, будучи строевым военным, назначением тяготился и мечтал поскорее покинуть Кенингсберг. Инструкции, полученные им из столицы, носили размытый и непродуманный характер. Он должен был вернуть пруссакам области, города, места и крепости, но что делать с провиантом, боеприпасами, фуражом? Губернатор горько жаловался брату:

«Сколь в великих я трудностях теперь нахожусь, по которым опасаюсь не толико под неповинное какое прегрешение подпасть, но и репутацию потерять: ибо ни от кого я никаких наставлений в свое время не получал и получить не могу, но и всякий от меня отрекается».

Можно констатировать одно: Петр Иванович, человек ответственный, из последних сил пытался сохранить и вывезти максимум русского имущества. 24 июня он сбросил наконец с себя обузу и отбыл в армию.

Дальнейшая судьба Панина сложилась довольно ярко; во время турецкой войны он взял Бендеры, прославился как военный реформатор, родоначальник егерских войск в России, подавил восстание Пугачева.

Всю жизнь он был сильным и независимым, способным перечить даже императрице. Любопытным штрихом к портрету генерала может стать его трогательная верность своему командующему Петру Семеновичу Салтыкову, лучшему русскому полководцу Семилетней войны, разбившему пруссаков при Пальциге и Кунерсдорфе. Позже, при Екатерине II, Салтыков на посту московского генерал-губернатора не справился с эпидемией чумы в первопрестольной и угодил в опалу. Когда сломленный семидесятипятилетний старик умер в подмосковном поместье Марфино, губернские власти не сделали ничего, чтобы отдать усопшему почести, положенные за его былые заслуги. Тогда в усадьбу покойного приехал возмущенный Панин и в одиночку с обнаженным оружием встал у гроба Салтыкова, объявив, что уйдет только тогда, когда ему на смену прибудет почетный караул.

Последним русским губернатором Восточной Пруссии стал генерал-поручик Федор Матвеевич Воейков, бывший посланник в Речи Посполитой. Стоило ему только вступить в должность, как в Петербурге развернулись судьбоносные события: Екатерина Алексеевна решилась на переворот, чтобы свергнуть с престола своего непопулярного мужа. Интересно, что участие в нем приняли и бывшие кенигсбергские губернаторы.

Николай Андреевич Корф после отъезда из Восточной Пруссии получил должность петербургского генерал-полицмейстера. Болотов, служивший теперь его адъютантом, писал, что буквально все вокруг говорили о близости мятежа, но полиция странно бездействовала. Корф не сделал ничего для спасения императора. Разгром заговора мог бы дать новый толчок его карьере, но барон-эпикуреец самоустранился от политических катаклизмов.

Если Корф помогал Екатерине пассивно, то Василий Иванович Суворов действовал самым решительным образом. Он задержался с отъездом в Сибирь и в день переворота, 28 июня, находился в столице. Жена императора отправила его разоружить гарнизон Ораниенбаума, состоявший из верных Петру голштинцев. Суворов-отец провел эту операцию в жанре «глазомер, быстрота, натиск», чем во многом способствовал общему успеху Екатерины.

Но вернемся в Кенигсберг. Получив известие о свержении Петра III, Воейков немедленно отдал приказ приостановить передачу Восточной Пруссии пруссакам: во Фридрихсбургскую крепость были возвращены русские солдаты, а в сам город срочно вызвано подкрепление из кирасир. В этом губернатор нашел полную поддержку фельдмаршала Салтыкова. Однако вскоре пришло разъяснение от императрицы: мир с Фридрихом остается незыблем. Из занятой провинции нужно уходить.

По итогам Семилетней войны прусский король сохранил Силезию, упрочил свое положение и получил прозвище Великий. Строго говоря, этому он обязан случайности. Проживи Елизавета еще два-три года, воинственный монарх мог бы остаться в истории как Фридрих Неудачник или Фридрих Безземельный. С потерей Восточной Пруссии он юридически терял даже право на королевский титул, поскольку формально Бранденбург и все остальные его владения по-прежнему были частями Священной Римской империи. Однако судьба оказалась благосклонна к старому Фрицу.

Почему Екатерина, придя к власти, не разорвала сомнительный мир, заключенный ее мужем? Стратегическая инициатива, еще полгода назад бывшая в руках русских войск, к июню 1762-го оказалась утрачена. Корпус Чернышева, один из самых боесопособных, вообще находился уже в рядах пруссаков и мог быть легко пленен. За месяц до этого из войны против Пруссии вышла Швеция. Прусский король, наоборот, за последние полгода обрел второе дыхание: уже в июле он нанесет поражение австрийцам при Букерсдорфе, навсегда похоронив их мечту о возвращении Силезии. Таким образом, ситуация стремительно изменилась не в пользу России. А власть самой императрицы была еще очень непрочна… В таких обстоятельствах не делают резких движений.

Екатерина почла за благо восстановить статус-кво, но использовать благодарность Фридриха II в своих целях. В первые годы ее царствования возобладала концепция Северного аккорда: союза с Пруссией, вовлечения в свою