Россия на Западе: странные сближения - Александр Цыпкин

за что Александр Иванович получил орден Святого Георгия III степени. Ермолову же последовал более скромный Владимир III степени. Никто не оспаривал замечательной храбрости и сметки Кутайсова (он героически погибнет спустя пять лет в Бородинской битве), но несправедливость по отношению к Ермолову покоробила многих боевых офицеров. Князь Багратион, на глазах которого разворачивалась отчаянная борьба артиллеристов с Даву, даже счел это личным оскорблением и позже высказал жалобу великому князю Константину Павловичу.

Вскоре сражение стихло – земли возле Эйлау были усеяны трупами. Вечером к городу подошел маршал Ней, не оправдавший надежд своего императора и успевший только к шапочному разбору. По легенде, глядя на кровавую картину, открывшуюся его глазам, опоздавший маршал промолвил: «Что за бойня, и без всякой пользы». Действительно, хотя французы и русские потеряли от пятнадцати до двадцати тысяч убитыми и ранеными, а может быть, даже больше, исход сражения нельзя было считать чьей-либо победой. Обе стороны, шокированные понесенными потерями, собирались отойти.

Среди русского командования единственным сторонником отступления был сам Беннигсен. Он указывал на подход к противнику Нея и близость Бернадота, который задерживался из-за хитростей Багратиона, но которого ожидали вот-вот. Практически весь штаб армии настаивал на продолжении битвы; генерал Кнорринг в сердцах даже обнажил шпагу, и его пришлось разнимать с Беннигсеном. Но, несмотря на кипевшие страсти, командующий остался непреклонен. Он не знал в то время, что Бернадот оказался бы возле Эйлау только через два дня, а Бонапарт, не будучи уверенным в завтрашнем триумфе, тоже размышлял о ретираде. Уход русской армии со своей позиции дал Наполеону возможность объявить о своей победе. Впрочем, позже Бонапарт скажет русскому ротмистру Чернышеву: «Если я объявил себя победителем при Эйлау, то только потому, что вам угодно было отступить».

Леонтий Леонтьевич, несмотря на тактический отход, между тем провозгласил победителем себя. И, положа руку на сердце, к тому были основания: ибо никто и никогда прежде не наносил Наполеону такого чудовищного урона. Русские отходили совершенно беспрепятственно, без малейшего намека на преследование со стороны противника. По словам Дениса Давыдова, «французская армия, как расстрелянный военный корабль, с обломанными мачтами и с изорванными парусами, колыхалась еще грозная, но не способная уже сделать один шаг вперед ни для битвы, ни даже для преследования».

По всей Европе заговорили о том, что Бонапарт уже не тот. Император впервые не смог одержать однозначную победу. В кровопролитной битве погибло восемь французских генералов (при Аустерлице только один), в том числе прославленные Дежарден и Опуль. Корпус Ожеро оказался полностью разгромлен. В Петербург привезли шесть захваченных наполеоновских «орлов», пять из которых были взяты 8 февраля, а один в предшествующих боях (французы между тем не захватили при Эйлау ни одного русского знамени). Александр I был весьма доволен этими несомненными свидетельствами успеха: трофеи торжественно провезли перед войсками и доставили в Петропавловский собор. После Прейсиш-Эйлаусского сражения и отчасти под впечатлением от него был учрежден знак отличия военного ордена, впоследствии известный как Георгиевский крест – высшая русская награда для нижних чинов.

Психологический эффект от самого факта, что Бонапарт не сумел добиться желаемого и вынужден зализывать раны, отодвинул ошибки Беннигсена на второй план. Леонтий Леонтьевич получил от царя ласковое письмо, орден Андрея Первозванного и пожизненную пенсию в двенадцать тысяч рублей. В течение нескольких месяцев в Пруссии русского командующего будут льстиво называть не иначе как Invicti Victor – Победитель Непобедимого.

А что же Непобедимый Побежденный? Видя, что его воинство обескровлено, а могущество поколеблено, Наполеон отправил генерала Анри Гасьена Бертрана к Беннигсену и прусскому королю с предложением мира. Это была хитрость корсиканца с целью выиграть время, а может быть, и разбить коалицию своих противников. Но она не удалась. Леонтий Леонтьевич ответил Бертрану, что государь отправил его воевать, а не вести переговоры. Воспрявший духом Фридрих Вильгельм III уверился в скором падении своего врага и тоже отказал французскому посланцу. В результате Бонапарт увел свои войска на Вислу ни с чем.

Фаддей Булгарин довольно точно подвел итог сражения:

«Наполеон был в отчаянии! Он вывел в поле все свое войско в самое неблагоприятное время года в полной надежде разбить и рассеять русскую армию – и возвратился в свою главную квартиру если не побежденный, то униженный чудным сопротивлением русских, лишившись притом до 16 000 убитыми, ранеными, пленными и почти столько же заболевшими и множества военных запасов и лошадей. Все это почти равнялось поражению и произвело весьма сильное впечатление в Европе, благоприятное для России, пагубное для Наполеона».

В современном Багратионовске есть только один памятник битве при Прейсиш-Эйлау, и памятник это прусский. Обелиск, созданный скульптором Фридрихом Августом Штюллером по воле короля Фридриха Вильгельма IV, был открыт в 1850-х годах. Надпись на нем гласит: «Достославной памяти Лестока, Дирика и их братьев по оружию». Каких братьев – не сказано. Правда, на монументе, помимо изображений двух прусских генералов, есть и профиль Беннигсена, но без пояснений, кто это такой. Вообще Леонтию Леонтьевичу крайне повезло: его посмертная репутация, связанная в основном с последующим поражением и желчными наветами на Кутузова, кажется исключала возможность установки ему памятника в России. Однако судьба распорядилась иначе, и Беннигсен почтен в месте своего звездного часа. Чего, увы, не скажешь о Ермолове, Кутайсове, Толстом, Волконском, Денисе Давыдове, Барклае…

А между тем для русской истории сражение при Прейсиш-Эйлау ничуть не менее важно, чем для прусской, и гораздо более славно. К нему, пожалуй, лучше всего подходит определение «близнец Бородина». Две битвы и правда очень похожи: отмеченные страшным кровопролитием, они не выявили явного победителя и закончились организованным отступлением русских. Но Бонапарт ни там ни там не защитил своей славы непобедимого военного гения. А для таких, как Наполеон, победа по очкам – это практически поражение: она подтачивает уверенность в себе и воодушевляет мужественного противника.

Сергей Волконский, возвратившийся в 1850-х из сибирской ссылки, писал на склоне лет в своих записках:

«Чистосердечно скажу, не из чванства, но из любви к истинным событиям, что из всего того, чего лишен… приговором [по делу декабристов], Прейсиш-Эйлаусский крестик и медаль 1812 года – одно, о чем сожалею, ставя себе в великую честь быть соучастником в событиях, ознаменованных этими знаками отличия».

Соседство Прейсиш-Эйлау и 1812 года кажется тут неслучайным. В забытой битве на территории Пруссии впервые, еще очень неясно, проступили контуры будущей русской победы в Отечественной войне. Но современники пока не поняли значения тех событий – вскоре их ошеломило побоище при Фридланде, в котором Наполеон все-таки добился своего.

Магистр Тевтонского ордена Карл фон Трир основал Фридланд, нынешний Правдинск, в 1313 году. Год не сулил везения этому месту, но кто же знал, когда и кому не повезет? Не повезло здесь Беннигсену, которому наконец изменила удача, и русской армии, вновь сошедшейся с войсками Наполеона в начале июня 1807-го.

Три месяца понадобилось обоим противникам, чтобы привести себя в относительный порядок после прейсиш-эйлаусских потрясений. Бонапарт искал случая для нового решающего сражения, чтобы восстановить репутацию и наконец положить Россию на лопатки. Между тем Беннигсен, не проиграв Наполеону, в конце концов испытал некоторое головокружение от успехов и публично обещал расправиться с грозным противником в ближайшее время. Собственно, от него этого и ждали, и требовали.

Визави попробовали друг друга на зубок в сражении при Гейльсберге, где французские атаки на укрепленные позиции русских оказались уверенно отбиты. После этого император французов решил ударить по тылам противника и двинулся к Кенигсбергу. Прикрывать свой фланг он отрядил корпус маршала Ланна, который был отделен от основных сил и выглядел легкой добычей.

У Беннигсена было несколько вариантов: к примеру, он мог уйти, не ввязываясь в сражение, но Леонтий Леонтьевич вознамерился атаковать Ланна, над которым имел подавляющее численное преимущество. Он приказал войскам перебираться на левый берег реки Алле, где находилась его цель.

Место для переправы было крайне неудачным. Река там делает поворот на девяносто градусов, и, таким образом, войска оказались перед водной преградой не с одной, а с двух сторон. Кроме того, хотя численно русских было сорок пять тысяч, а французов всего семнадцать, но позиция оказалась с изъяном: левый фланг царской армии отделялся от центра ручьем и оврагом, что сильно затрудняло переброску сил в случае необходимости.

Все это было бы, конечно, поправимо, если бы не главное: переживая острый приступ мочекаменной болезни, Беннигсен фатально промедлил с атакой, и, пока он готовился нанести смертельный удар