На языке врага: стихи о войне и мире - Александр Михайлович Кабанов

вертухаи, смаженные на славу —

значит, меня настигли вражеские лучи,

сделаю из фольги новую балаклаву.

Значит, пора исчезнуть во сне, в Крыму:

ангел-эвакуатор, бледный, как будто смалец —

вдруг показал мне фак и я отстрелил ему

первую рифму – палец.

2010

«Что-то худое на полном ходу…»

Что-то худое на полном ходу —

выпало и покатилось по насыпи,

наш проводник прошептал: «Ни хрена себе…»,

что-то худое имея в виду.

Уманский поезд, набитый раввинами,

там, где добро и грядущее зло —

будто вагоны – сцепились вагинами,

цадик сказал: «Пронесло…»

Чай в подстаканнике, ночь с папиросами,

музыка из Сан-Тропе,

тени от веток стучались вопросами —

в пыльные окна купе.

Лишь страховому препятствуя полису,

с верой в родное зверье,

что-то худое – оврагом и по лесу —

бродит, как счастье мое.

«Раскололся август – грецкий орех…»

Раскололся август – грецкий орех,

наш двойной агент, да не выдал всех:

я тогда в бакалее служил связным —

между вино-водочным и мясным.

Там, в подвале, на золотом крюке

царский окорок, спрятанный в окороке,

бескорыстной любви надувная змея

и нацистская конспирология-я.

Всем заведовал бывший расстрига-дьяк,

он любил мочой разбавлять шмурдяк,

из отпетых шлюх и морских послов

он варил уху, презирая плов.

Вечер всплыл, утопленника мертвей,

я смотрел на небо сквозь сеть ветвей:

словно яд, зашитый под воротник —

растекалось солнце: «Прощай, связник…»,

И слетались ангелы к маяку —

как на ленту липкую, на строку,

как шарпеи, в складках сошлись холмы —

скорость света меняя на скорость тьмы.

Ассасин

1.

Беспощадный шейх Хассан ибн Саббах

до сих пор обитает в иранских горах,

разводит сумчатых сторожевых собак,

эта порода называется – кенгурах.

Что Хассан в собачьих сумках хранит —

знает только его слуга-шиит:

всякий хлам, добро, которому не везло —

и оно опять превратилось в зло,

в человечий яд, в словесную оболочку,

вот и ты не поранься об эту строчку.

Ох, зело свиреп Хассан ибн Саббах,

у него, вместо пломб, в коренных зубах —

передатчики, и когда он выходит на связь,

все неверные – превращаются в грязь:

вот, уснул человек, а проснулся – ослиный жмых,

только русские остаются в живых.

2.

Перед шейхом склонился приемный сын,

если верить ифритам Яндекса – ассасин,

дорогому искусству смерти обучен он:

для него убить – всё равно что – прошить iPhone.

Вновь клокочет кальян и витает сладкий дымок:

«Поезжай в Россию и всех прикончи, сынок…»

А уже по Москве разгулялся тревожный спам:

«Едет к нам ревизор, а затем пожалует к вам,

что за фамилия странная – Ассасин?

…а братве вначале послышалось – Отсоси!

Говорят, у него растут из-под верхней губы —

ассасиновики, грибы…»

Задник памяти пахнет отцовским ремнем:

и се конь будет блед и сидящий на нем

горбоносый прозектор, чьи мысли ясны:

от мошонки до горла распарывать сны.

Для гадания мало одной требухи,

запекается кровь, остаются стихи,

даже этот стишок обречен на успех,

будто он – ассасин и помилует всех.

2011

Аскания-Нова

Антилопа гну – амазонка в рогатом шлеме,

и полынь щекочет ее изогнутые сосцы,

вот заходит солнце, и тьма запеклась на клемме:

виноваты звезды – неопытные образцы.

Одинокое стадо тянется к водопою,

под копытами чавкает унавоженная тропа,

антилопа гну – не гнушается быть собою,

потому что она – свободна, она – глупа.

Сам себе – чужой, гадающий по стрекозам,

по лечебным травам, бурьяну да ковылю,

и грядущее, опрокинутым бензовозом,

надвигается, я тебя люблю.

Пусть моя слеза похожа на микросхему,

у которой память – вольером окружена:

по вольеру мечется страус, он ищет Эмму,

утверждая, что эта Эмма – его жена.

«Гойко Митич, хау тебе и немножко – лехау…»

Гойко Митич, хау тебе и немножко – лехау,

таки да, от всех, рожденных в печах Дахау,

таки да, от всех ковбоев одесских прерий —

мы еще с тобой повоюем семь сорок серий.

Краснокожий флаг поднимая рукою верной:

пусть трепещет над синагогой и над таверной,

да прольется он – над мечетью баши-бузуков,

и тебя никогда не сыграет актер Безруков.

Смертью смерть поправ,

мы входили в юдоль печали:

был пустынен Львов, это здесь Маниту распяли —

на ж/д вокзале, а где же еще, на рельсах,

затерялись твои куплеты в народных пейсах.

Гойко Митич, этот мир обнесен силками:

я прошел Чечню, я всю жизнь танцевал с волками,

зарывая айфон войны у жены под юбкой,

там, где куст терновый и лезвия с мясорубкой.

2011

«Съезжает солнце за Ростов, поскрипывая трехколесно…»

Съезжает солнце за Ростов, поскрипывая трехколесно,

и отражения крестов – в реке колеблются, как блёсна,

закатный колокол продрог звенеть над леской горизонта,

а это – клюнул русский бог, и облака вернулись с фронта.

Мы принесем его домой и выпустим поплавать в ванной:

ну, что ж ты, господи, омой – себя водой обетованной,

так – чешую срезает сеть, так на душе – стозевно, обло,