На языке врага: стихи о войне и мире - Александр Михайлович Кабанов

отправить на Марс собаку,

по большому счету выиграть войну.

2009

Исход москвичей

Вслед за Данте, по кругу МКАДа, отдав ключи —

от квартир и дач, от кремля и от мавзолея,

уходили в небо последние москвичи,

о своей прописке больше не сожалея.

Ибо каждому, перед исходом, был явлен сон —

золотой фонтан, поющий на русском и на иврите:

«Кто прописан в будущем, тот спасен,

забирайте детей своих и уходите…»

Шелестит, паспортами усеянная, тропа:

что осталось в городе одиночек:

коммунальных стен яичная скорлупа

и свиные рыльца радиоточек.

Это вам Москва метала праздничную икру —

фонари слипались и лопались на ветру,

а теперь в конфорках горит украинский газ,

а теперь по Арбату гуляет чеченский спецназ.

Лишь таджики-дворники, апологеты лопат,

вспоминая хлопок, приветствуют снегопад.

Даже воздух переживает, что он – ничей:

не осталось в городе истинных москвичей.

Над кипящим МКАДом высится Алигьери Дант,

у него в одной руке белеет раскаленный гидрант,

свой народ ведет в пустынные облака,

и тебе, лужковской кепкой, машет издалека.

2009

Зимний призыв

1.

Теперь призывают в армию по-другому:

сначала строят военную базу поближе к дому,

проводят газ, электричество, тестируют туалет,

ждут, когда тебе стукнет восемнадцать лет.

И тогда они приезжают на гусеничных салазках,

в караульных тулупах и в карнавальных масках.

Санта-прапорщик (сапоги от коренного зуба)

колется бородой, уговаривает: «Собирайся, голуба,

нынче на ужин – с капустою пироги…

жаль, что в правительстве окопались враги…»

Именную откроешь флягу, примешь на грудь присягу,

поклянешься, что без приказа – домой ни шагу.

2.

А вот раньше – был совсем другой разговор:

тщательный медосмотр через секретный прибор —

чудовищную машину, размером с военкомат,

чье гудение – марсианский трехэтажный мат,

пучеглазые лампы, эмалированные бока,

тумблеры, будто зубчики чеснока…

…Тех, в чем мать родила – отводили на правый фланг,

тех, в чем отец – оттаскивали на левый фланг,

и всем, по очереди, вставляли прозрачный шланг:

славянам – в рот, ну а чуркам – в задний проход,

набирали идентификационный код,

вспыхивал монитор, и вслед за бегущей строкой

всем становилось ясно: откуда ты взялся такой.

О, сержант Махметов, не плачь, вспоминая как,

ты сжимал приснопамятный шланг в руках.

потому, что увидел казахскую степь, а потом —

свою маму – верблюдицу с распоротым животом,

перочинным младенцем на снег выползаешь ты,

шевеля губами неслыханной остроты:

«Говорит, горит и показывает Москва…»

Потому тебя и призвали в пожарные войска.

2009

«Между Первой и Второй мировой…»

Между Первой и Второй мировой —

перерывчик небольшой, небольшой,

ну, а третья громыхнет за горой,

а четвертая дыхнет анашой.

Не снимай противогаз, Гюльчатай,

и убитых, и живых не считай,

заскучает о тебе все сильней —

черный бластер под подушкой моей.

Приходи ко мне в блиндаж, на кровать,

буду, буду убивать, целовать,

колыбельную тебе напевать,

а на прошлое, дружок, наплевать.

Потому, что между первой-второй,

между третьей и четвертой игрой,

между пятой и шестой «на коня»,

ты прошепчешь: «Не кончайте в меня…»

Перестанет истребитель кружить,

как бы это, не кончая, прожить?

Позабудут цикламены цвести,

после смерти – не кончают, прости.

2010

Шишиа

Резервация наша обширна, покуда: обыватель богат и ссыклив,

час прилива, и море похоже на блюдо – маринованных слив,

вдоль веранды – прохладная синь винограда, накрывают столы,

конституция – наша, чего тебе надо, благодарности или хулы?

Коренастые слуги взрыхляют салаты, задыхаясь от быстрой ходьбы:

присягали на верность, и все ж – вороваты из Бобруйска и Львова рабы,

лепестки оленины, цветные цукаты, звон приборов и вновь тишина,

как люблю я, товарищ, российские штаты, Шишиа ты моя, Шишиа.

Резервация наша обширна, колодцы – производят лечебную грязь,

где теперь пограничники – первопроходцы, почему не выходят на связь?

Заплутали одни – под Парижем и Кельном, а другие – вошли в Мозамбик,

и отныне звучит с придыханьем вольным, в каждом варваре – русский язык.

Так заботливый псарь, улучшая породу, в милосердии топит щенят,

так причудливо – рабство впадает в свободу, а кого обвинят:

государственный строй, что дурным воспитаньем – развратил молодежь,

иудеев, торгующих детским питаньем, диссидентский галдеж,

брадобрея-тирана, чиновников-татей, рифмачей от сохи:

чем презреннее вождь, тем поэт – мелковатей, и понятней стихи.

Не дано нам, товарищ, погибнуть геройски, и не скинуть ярмо:

всяк, рожденный в Бобруйске – умрет в Геморойске,

будет пухом – дерьмо.

Пахнет воздух ночной – раскаленным железом и любимой едой,

басурманский арбуз, улыбаясь надрезом, распахнется звездой,

и останется грифель, стремящийся к свету – заточить в карандаш,

хорошо, что унылую лирику эту – не пропьешь, не продашь.

2011

«Чертополох обнимет ангелополоху…»

Чертополох обнимет ангелополоху,

вонзит в нее колючки и шипы,

вот так и я – люблю свою эпоху,

и ты, моя эпоха, не шипи.

Смотри, через плечо, на эти рельсы:

как пальмовое масло пролилось,

и Аннушку Каренину – карельцы

ведут к путям, промасленным насквозь.

Ревет состав, заваливаясь набок,

а, вслед за ним, ревет другой состав,

и в этом деле важен только навык,

азартный ум и воинский устав.

Когда вернусь в Карелию-Корею —

возьму планшет, прилягу