На языке врага: стихи о войне и мире - Александр Михайлович Кабанов

очистили сперма, бурбон, табак и вода.

Как прекрасны они: инженеры, айтишники, домохозяйки,

ветераны АТО, секретарши и прочие зайки,

лишь один среди них – подлец, хирург-костоправ,

он сидит в слезах, на траве, у самой взлетной лужайки,

бормоча: «Сексом смерть поправ, сексом смерть поправ…»

Открытка

А вот кофе у них дерьмо, – говорил пожилой монгол,

да и вся земля – это будущие окопы,

и любовь у них безголова, как богомол,

мысли – белые, помыслы – черножопы.

То ли наша степь: полынь, солончак с икрой,

где парят над подсолнухами дельфины,

хорошо, что я – поэт не первый, поэт – второй,

хорошо, что я – зависим от Украины.

Как бессмысленна в здешних краях зима:

бадминтон снегов и набитый солью воланчик,

а вот мясо у них – ништяк, шаганэ моя, шаурма,

сердце – ядерный чемоданчик.

А когда меня проклянут на родной земле,

ибо всякий прав, кто на русский язык клевещет,

надвигается осень, желтеет листва в столе,

передай, чтобы выслали деньги и теплые вещи.

«За окном троллейбуса темно…»

За окном троллейбуса темно,

так темно, что повторяешь снова:

за окном троллейбуса окно

черного автобуса ночного.

Как живешь, душа моя, Низги,

до сих пор тебе не надоело:

мужу компостировать мозги,

солидолом смазывая тело.

Правый поворот, районный суд,

караоке на костях и танцы,

то сосну, то елочку снесут

в зимний лес коварные веганцы.

Так темно, что не видать снега,

ветер гонит угольную пену,

я – троллейбус, у меня рога:

родина, спасибо за измену.

Мера

Для шахтеров и водолазов

песня одна – там глубина,

а для летчиков и альпинистов

песня другая – там высота.

И пошли альпинисты на водолазов

страшной войной, стеной водяной,

не осталось у летчиков и шахтеров

ни высоты, ни глубины.

На каком языке теперь спрашивать:

кто виноват в этой беде?

Чем накормить убитых:

рыбой, птицей, льдом или углем?

Снайпер

Разливают фонари электрическое масло:

что-то важное в дожде разгорелось и погасло,

столько веток у дерев, а зачем им столько веток,

и сережки у ольхи – так похожи на креветок,

это – трасса на Херсон или траурная лента,

это – я люблю тебя, убивая президента.

Кошер

Время – это огнемет и водомет

над гнездом воронки,

рана – рано или поздно заживет

на своей сторонке.

Сгинут наши и не наши вороги,

феникс – многоразовая птаха,

одноногий встал не с той ноги

в эпицентре праха.

Сгинут гаджеты и книги до зари,

сгинут лайки, теги,

мы тогда с тобою встретимся, Мари —

в газовом ковчеге.

Обессмыслен доктор в колбасе,

сплавились медали,

сгинут все и даже слово «все»,

чтоб не начинали.

Будет пахнуть кашемиром пустота,

белый свет – торшером,

самым первым – я придумаю – кота,

назову Кошером.

Наемники

1.

Пристрою на свои колени что-нибудь пушистое, живое:

щенка «афганца», персидскую кошку, ребенка с другой планеты,

буду гладить, сюсюкая: «Теперь нас двое,

полетели, разогревать котлеты…»

Мой молчаливый друг, маленький иноверец,

будем готовить ужин или спасать планету?

Пусть в наших дюзах сгорает кайенский перец,

пусть надвигается тьма со скоростью света.

Можно любое чудо призвать к порядку,

счастье в анабиозе – синее, как жар-птица,

вакуумные полуфабрикаты, тухлые звезды всмятку,

нечеловеческая музыка льется и чуть дымится.

Выйдем на мостик, «салаге» намылим холку,

метеорит перекрестим лазерной пушкой,

вот, полюбуйся – штурман выносит елку

прямо в открытый космос, вперед макушкой.

2.

На черной тумбочке – луна,

презервативами полна,

а в тумбочке идет война,

и кровью харкает зурна —

убитых до хрена.

А кто живой, стоит на том,

где Лермонтова третий том,

а рядом в клеточку тетрадь,

и можно в бой морской играть.

На самой нижней полке – ад,

носков нестираных парад,

инструкция к системе «Град»,

и газават.

Хозяин тумбочки уснул,

он видит горы и аул,

он слышит вертолетный гул.

течет река Киндзмараул…

А рядом с ним не спит жена —

она у русских спижжена.

2009

«Аццкий аффтар, вещий Баян, не много ль…»

Аццкий аффтар, вещий Баян, не много ль

мерзлых букв и мраморной крошки в твоих мечтах?

Посреди зимы проклюнется редкий Гоголь,

очарованный утконосый птах.

Снегопад, и ты живьем замурован в сказку,

где на всех – для плача и смеха – одна стена,

и слепой художник вгоняет эпоху в краску,

а его бросают – любовница и жена.

Остается сирые книги в потемках трогать,

браконьерствовать – водкой глушить тоску,

и торчит звезды в заусеницах желтый ноготь —

время штопать носки, уезжать в Москву.

Что Москва? Не зря Долгорукий в пьяном

пароксизме взялся за этот труд:

дальновиден был – потому, что даже славянам

на погосте нужен свой Голливуд,

точка сборки, дворцовый ответ Бараку,

вот и едем мы сквозь заснеженную страну —

расстрелять поэта,