На языке врага: стихи о войне и мире - Александр Михайлович Кабанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как прекрасны они: инженеры, айтишники, домохозяйки,
ветераны АТО, секретарши и прочие зайки,
лишь один среди них – подлец, хирург-костоправ,
он сидит в слезах, на траве, у самой взлетной лужайки,
бормоча: «Сексом смерть поправ, сексом смерть поправ…»
Открытка
А вот кофе у них дерьмо, – говорил пожилой монгол,
да и вся земля – это будущие окопы,
и любовь у них безголова, как богомол,
мысли – белые, помыслы – черножопы.
То ли наша степь: полынь, солончак с икрой,
где парят над подсолнухами дельфины,
хорошо, что я – поэт не первый, поэт – второй,
хорошо, что я – зависим от Украины.
Как бессмысленна в здешних краях зима:
бадминтон снегов и набитый солью воланчик,
а вот мясо у них – ништяк, шаганэ моя, шаурма,
сердце – ядерный чемоданчик.
А когда меня проклянут на родной земле,
ибо всякий прав, кто на русский язык клевещет,
надвигается осень, желтеет листва в столе,
передай, чтобы выслали деньги и теплые вещи.
«За окном троллейбуса темно…»
За окном троллейбуса темно,
так темно, что повторяешь снова:
за окном троллейбуса окно
черного автобуса ночного.
Как живешь, душа моя, Низги,
до сих пор тебе не надоело:
мужу компостировать мозги,
солидолом смазывая тело.
Правый поворот, районный суд,
караоке на костях и танцы,
то сосну, то елочку снесут
в зимний лес коварные веганцы.
Так темно, что не видать снега,
ветер гонит угольную пену,
я – троллейбус, у меня рога:
родина, спасибо за измену.
Мера
Для шахтеров и водолазов
песня одна – там глубина,
а для летчиков и альпинистов
песня другая – там высота.
И пошли альпинисты на водолазов
страшной войной, стеной водяной,
не осталось у летчиков и шахтеров
ни высоты, ни глубины.
На каком языке теперь спрашивать:
кто виноват в этой беде?
Чем накормить убитых:
рыбой, птицей, льдом или углем?
Снайпер
Разливают фонари электрическое масло:
что-то важное в дожде разгорелось и погасло,
столько веток у дерев, а зачем им столько веток,
и сережки у ольхи – так похожи на креветок,
это – трасса на Херсон или траурная лента,
это – я люблю тебя, убивая президента.
Кошер
Время – это огнемет и водомет
над гнездом воронки,
рана – рано или поздно заживет
на своей сторонке.
Сгинут наши и не наши вороги,
феникс – многоразовая птаха,
одноногий встал не с той ноги
в эпицентре праха.
Сгинут гаджеты и книги до зари,
сгинут лайки, теги,
мы тогда с тобою встретимся, Мари —
в газовом ковчеге.
Обессмыслен доктор в колбасе,
сплавились медали,
сгинут все и даже слово «все»,
чтоб не начинали.
Будет пахнуть кашемиром пустота,
белый свет – торшером,
самым первым – я придумаю – кота,
назову Кошером.
Наемники
1.
Пристрою на свои колени что-нибудь пушистое, живое:
щенка «афганца», персидскую кошку, ребенка с другой планеты,
буду гладить, сюсюкая: «Теперь нас двое,
полетели, разогревать котлеты…»
Мой молчаливый друг, маленький иноверец,
будем готовить ужин или спасать планету?
Пусть в наших дюзах сгорает кайенский перец,
пусть надвигается тьма со скоростью света.
Можно любое чудо призвать к порядку,
счастье в анабиозе – синее, как жар-птица,
вакуумные полуфабрикаты, тухлые звезды всмятку,
нечеловеческая музыка льется и чуть дымится.
Выйдем на мостик, «салаге» намылим холку,
метеорит перекрестим лазерной пушкой,
вот, полюбуйся – штурман выносит елку
прямо в открытый космос, вперед макушкой.
2.
На черной тумбочке – луна,
презервативами полна,
а в тумбочке идет война,
и кровью харкает зурна —
убитых до хрена.
А кто живой, стоит на том,
где Лермонтова третий том,
а рядом в клеточку тетрадь,
и можно в бой морской играть.
На самой нижней полке – ад,
носков нестираных парад,
инструкция к системе «Град»,
и газават.
Хозяин тумбочки уснул,
он видит горы и аул,
он слышит вертолетный гул.
течет река Киндзмараул…
А рядом с ним не спит жена —
она у русских спижжена.
2009
«Аццкий аффтар, вещий Баян, не много ль…»
Аццкий аффтар, вещий Баян, не много ль
мерзлых букв и мраморной крошки в твоих мечтах?
Посреди зимы проклюнется редкий Гоголь,
очарованный утконосый птах.
Снегопад, и ты живьем замурован в сказку,
где на всех – для плача и смеха – одна стена,
и слепой художник вгоняет эпоху в краску,
а его бросают – любовница и жена.
Остается сирые книги в потемках трогать,
браконьерствовать – водкой глушить тоску,
и торчит звезды в заусеницах желтый ноготь —
время штопать носки, уезжать в Москву.
Что Москва? Не зря Долгорукий в пьяном
пароксизме взялся за этот труд:
дальновиден был – потому, что даже славянам
на погосте нужен свой Голливуд,
точка сборки, дворцовый ответ Бараку,
вот и едем мы сквозь заснеженную страну —
расстрелять поэта,
