Метаморфозы жира. История ожирения от Средневековья до XX века - Жорж Вигарелло

Лабрюйер делает акцент на контрастах: сила против хрупкости, изобилие против нищеты, несчастье бедняков, их уязвимость против уверенности в себе и безмятежности богатых. Здесь как будто бы вспоминаются предшественники «жира», и в то же время эта тема оригинальна, потому что моралист вносит нюансы. Прежде всего, надо сказать, что он впервые ярко критикует возможное самомнение. Гитон — это новый характер, сдержанная округлость которого служит знаком «недопустимой» мощи, его тело изменяется вследствие излишеств, а статус становится оскорблением. Его веселый нрав — следствие «самоуверенности»[248]. Вероятно, это уже не простонародная грубость, но надменная сила, несдержанность сильных мира сего. Это влечет за собой появление критики новой направленности. Вместе с тем еще одно соображение придает теме оригинальности, а именно неоднозначность границ. Гитон плотен, но не толст, внушителен, но не чопорен. Он вполне «силен», но не тяжел. И тем не менее в нем есть некий неявный избыток, который невозможно оценить точно, нет ни меры, ни специального слова для его определения. Появляется новый тип неуклюжести, которому пока нет названия.

Наконец, еще одну форму полноты, с существованием которой соглашаются более охотно, можно обнаружить в неисчерпаемых описаниях людей, сделанных Сен-Симоном. В этих описаниях присутствует мысль о том, что «умеренная» полнота может быть благородной. Допустим, речь идет не о полноте принца Монако, которого также упоминает моралист, — принц был «толст как бочка, с огромным, выступающим вперед животом»[249],[250], но о полноте Монсеньора[251], человека королевской крови, который был «скорее крупным, нежели мелким, солидным, но не громоздким, высоким и благородным, но не грубым». Чувство собственного достоинства, по всей вероятности, позволяло ему поддерживать «легкость», что подтверждала его манера держаться в седле, в котором он «прекрасно смотрелся»[252]. Иногда от некой неуловимой плотности, свойственной скорее мужчинам, нежели женщинам, может зависеть осанка и манера держать себя. Граница между худобой и полнотой приблизительна и неоднозначна: полнота дает мужчине возможность выглядеть безусловно мужественно и величественно, а размеры при этом не имеют большого значения. Здесь обнаруживается устойчивая тенденция к мифологизации тел сильных мира сего: речь идет не о печальной вялости дряблых тел, но о непостижимом масштабе «силы». Различия между ними не комментируются, а скорее демонстрируются и чаще носят «практический» характер, нежели объясняются.

В любом случае, чтобы на заре Нового времени понять смутную необходимость наличия жира, который как бы придает телу форму, следует осознать, что худоба также несет в себе смутную, но вполне реальную угрозу.

Глава 2. Многоликая полнота

Как бы то ни было, в XVI–XVII веках главным направлением в медицинских исследованиях полноты становится определение ее нормы. Приводимые врачами примеры становятся конкретнее, а симптомы — разнообразнее. В многочисленных наблюдениях пока не учитываются возможные «стадии» и «этапы» полноты.

В этот период происходит не глубинная трансформация образа жира, строго ограниченная интуитивным восприятием, но делаются новые попытки выявить его происхождение, его состояния, его особенности. Появляется множество обоснований и рассуждений, подчас ошибочных, которые также свидетельствуют о возросшей озабоченности ростом количества толстых людей: различают полноту, вызванную избытком воды в теле, и ожирение вследствие полнокровия и повышенного давления. Знания на эту тему накапливаются, однако эффективно не используются, так что в традиционном взгляде на ожирение и в его лечении пока не наблюдается прорыва.

Драматизация угрозы

Избыточная масса тела затрудняет движения, и в XVI веке врачи бьют тревогу: чтобы достучаться до умов и убедить людей в необходимости «умеренности», в медицинских описаниях толстяки высмеиваются, однако представления о пороговых значениях в этой области по-прежнему весьма относительны. Например, флегматик, описанный Амбруазом Паре, — это существо, переполненное густыми катаральными жидкостями и в высшей степени толстое: у него «распухшее, словно налитое свинцом лицо», он «тугодум и дурак», его живот издает «квакающий шум», его «рвет», он «плюется», «испражняется через нос», у него «зверский аппетит», он страдает «отеками и опухолями»[253]. Катаральные жидкости проникают в его мозг, внутренние органы и кожу, распространяются по всему телу. Попутно это говорит о различиях между слизью и жиром. Быть тяжелым — большое несчастье. Более внимательный взгляд на проблему обнаруживает вялый «темперамент» толстяка, образ «избыточного» появляется из самых глубин водянистого существа, полного мутных субстанций; страсть обжоры к «еде без разбора» делает его ни на что не способным. Трудно определить, что здесь является врожденным, а что постепенно приобретено.

Упоминаний о крайностях становится больше благодаря Жозефу Дюшену, врачу Генриха IV, — писателю, любителю исторических анекдотов, в 1604 году на основе примеров из прошлого предвещавшему толстякам бесславный конец[254]: Помпоний, вынужденный возить свой огромный живот на тачке; Адельбер, епископ Вормсский, которого задавило собственное «неестественно огромное» тело, Дионисий Гераклейский, философ-гедонист, который, чтобы хоть как-то взбодрить ослабевшую плоть, день и ночь был обложен пиявками. Появилась новая аргументация: чтобы вызвать беспокойство сегодня, ссылались на «кошмарные примеры» из прошлого, служившие «неоспоримым» уроком. Врач «говорил гадости», запугивал. Его инвективы, в которых не содержалось и намека на компромисс, были полны угроз.

Из «педагогических» соображений упоминаются очень толстые люди, чтобы в воображении у «паствы» создавался образ опасности. Ненасытная страсть к постоянному поглощению пищи, бесконечной трапезе иногда даже описывается как изнуряющая пытка: например, в 1614 году Луи Гюйон рассказывает о безумном бароне де Монфоре, который был настолько охвачен страстью к еде, что запретил себе спать, чтобы не терять времени и не переставать толстеть, лихорадочно поглощая пищу[255]. Сохраняя тон проповеди и не вдаваясь в объяснения, врач использовал человеческий страх: он говорил уже не о грехе чревоугодия, а о физическом крахе обжоры, не о его вине, а о гибели.

Надо сказать, что при подобном внимании к крайностям — к тому, что лежит на поверхности и бросается в глаза, — опускается промежуточная фаза. Разбираться в порой неуловимых различиях в степени ожирения очень трудно. Итальянские посланники сообщают, что врачи Екатерины Медичи забили тревогу лишь тогда, когда лишний вес королевы стал «огромным»[256], а о «средней» полноте, начале тучности, ее стадиях и медленном прогрессировании они долгое время молчали.

Боязнь апоплексического удара

Тем не менее в Новое время возникло объективное представление о симптомах многих болезней, связанных с избыточным весом: полнокровием, апоплексией, водянкой. Несмотря на то что излишний объем пока еще не имеет четкого определения, связь между ним и вышеназванными симптомами укрепляется. Так, в 1578 году Лоран Жубер приводит теоретическое обоснование подобных наблюдений: он говорит о необходимости предоставлять врачу «судить о многих вещах, которые люди неосознанно говорят и делают»[257]. С точки