Тирания Я: конец общего мира - Эрик Саден

Германии по итогам парламентских выборов возглавили каждый свое правительство и в том же духе высказались за «третий путь», который обеспечит и рост экономики, и солидарность. Казалось, движение только зарождается, и надо учесть, что ви´дение, предложенное тогда Фрэнсисом Фукуямой, вытекало из убежденности в следующем: «Мы свидетели не просто конца холодной войны […], но и собственно конца истории, а именно – финальной точки идеологической эволюции человечества и распространения западной либеральной демократии как высшей формы управления людьми»[48]. Социал-либерализм за несколько лет сделался символом веры, вся планета искала в нем вдохновения. Так оформилась идея: мир должен наконец достичь примирения с самим собой, чтобы воплощать процветание и социальную гармонию. Это условие явило не просто политическую, но антропологическую истину.

В действительности все это были лишь фантазии, время оказалось упущено. Во-первых, потому, что экономические силы видели ситуацию иначе и немедля ринулись на штурм, чтобы все эти добросовестные и, бесспорно, наивные политики в конце концов подчинились их требованиям. В противном случае они уйдут из этих ставших враждебными краев. Во-вторых, потому, что время вышло, людей уже нельзя было кормить баснями: пережив столько разочарований и предательств, население, кажется, изверилось в нескончаемой пустой болтовне. Больше того, оно стало к ней безразличным. И в этом нельзя усматривать смирение, ведь все указывало на то, что власть незаметно сменила местоположение и теперь обитает в других сферах: ближе к людям. Все признаки налицо. Настала пора попытать счастья и попробовать самостоятельно добиться того, что не смог дать ни один институт или сообщество.

Изображения оказались тем источником, который в одночасье наделил людей исключительными, как казалось, возможностями, главное – уметь ими пользоваться. И ни один девиз так полно не передает настрой эпохи, – быть может, за счет повелительной модальности, наполнившей его характерным духом, – как «JUST DO IT»[49], слоган Nike. Начиная с 1988 года этот производитель спортивной обуви, реализуя свою глобальную стратегию, заявил, что действовать теперь может каждый, а продукция Nike послужит для этого главным рычагом. Лаконичная запятая, выбранная в качестве логотипа, символизировала печать неопределенности, которой впредь будет отмечено существование человека, – неопределенности, открытой для бесконечного множества поворотов.

Тогда же главное в ту пору средство информации, телевидение, меняет формат. Вместо заранее подготовленных программ появляются всевозможные ток-шоу, в которых кто только ни выступает, часто в прямом эфире и на самые разные темы. Выпуски стали собирать широкую аудиторию, постепенно начал складываться стереотип таких трансляций – эффектные баталии, порой ожесточенные, которые на следующий день можно обсудить с коллегами на работе. Жанр реалити-шоу, возникший в 1971 году с запуском проекта An American Family («Американская семья»), долгое время не вызывал особого интереса, но к середине 1990-х годов вдруг начался взлет.

Как в «Диспуте» Мариво[50], зрителям обычно предлагается наблюдать за молодыми людьми в замкнутом пространстве и следить за тем, как от эпизода к эпизоду проявляется характер персонажей, образуются связи, развиваются отношения или зреют конфликты. Через эволюцию участников показано общество в миниатюре, которое в конечном счете является отражением нашего, делая очевидным факт: наша совместная жизнь объединяет совершенно уникальных людей, носителей субъективности, собственного прошлого, персональных слабостей и амбиций, и все эти эго так сложно удерживать внутри единого целого.

В прессе, в газетах – к примеру, во французской «Либерасьон» – решили ежедневно отводить полосу портрету популярного или, наоборот, малоизвестного человека, словно подчеркивая, что, кроме отслеживания событий, задающих ритмы этого мира, насущным и познавательным будет знакомство как с яркими, так и с неприметными судьбами, составляющими ткань общества. В то же время заявляет о себе литературный жанр, достаточно реалистично раскрывающий внутренние метания автора, – он получит название «автофикшн»[51]. Предполагается, что каждый, независимо от возраста, обладает богатой биографией и психологической глубиной, достойными изложения. Так, вне политического и общественного контекста, идет освоение нового континента эпохи: уникального и трагического «я».

Наглядные образы, дух времени и некоторые виды повседневной деятельности – с недавних пор все это в совокупности позволяет каждому чувствовать, что он в центре. Не это ли высшая точка в тенденции развития демократических режимов, которую предугадал Токвиль? «Каждый из [людей], взятый в отдельности, безразличен к судьбе всех прочих: его дети и наиболее близкие из друзей и составляют для него весь род людской. Что же касается других сограждан, то он находится рядом с ними, но не видит их; он задевает их, но не ощущает; он существует лишь сам по себе и только для себя. И если у него еще сохраняется семья, то уже можно, по крайней мере, сказать, что отечества у него нет»[52]. Как будто претворилось в жизнь сделанное десятилетием раньше заявление Маргарет Тэтчер – «общества не существует» («There is no such thing as society»[53]) – и заставило коллективный строй символически уступить место индивидуальностям.

Было очевидно, что государство всеобщего благосостояния – гарант защиты граждан и общего блага – вопреки лучшим намерениям, обозначенным социал-либерализмом, неизменно самоустраняется в северных странах, где установить его было решено еще по окончании войны. Полагаться на государство и принцип солидарности больше не приходилось. Каждый все чаще убеждался, что нужно рассчитывать только на себя. В 1995 году социолог Ален Эренберг в книге «Человек неуверенный» так определил эту ситуацию: «После детерминированности прошлым, избавиться от которой получилось благодаря развитию социальной защиты и экономическому росту, мы попали в неопределенность будущего, возлагающего на индивида ответственность, которая прежде лежала на государстве. Мы вступили в общество ответственности за себя: каждый обязан выбрать программу и действовать самостоятельно, чтобы остаться в связке, сколь бы ни были скудны доступные ему культурные, экономические и социальные ресурсы»[54].

Пока экономический мир продолжал навязывать свою логику, что – с согласия политических лидеров – привело к постепенной утрате социальных завоеваний и к ослаблению общественной консолидации, он параллельно попытался капитализировать динамику атомизации, непрерывно выводя на рынок товары и услуги – или разветвляя договорные отношения, – как будто бы отвечающие установке на обретение независимости. С этого момента каждый человек начал воспринимать себя как главный вектор жизнеспособности общества, и в этом не было фатализма, скорее – энтузиазм. Пока дух времени побуждал больше заниматься собой – и даже настраивал каждого на то, чтобы не экономить собственный «человеческий капитал» и быть самому себе предпринимателем, – в последней трети 1990-х годов в технико-экономической сфере случились два исторически важных события.

Под их влиянием тренду предстояло преодолеть решающий рубеж и положить начало эпохе, в основе которой – знакомое многим ощущение осведомленности об очень разных