Тирания Я: конец общего мира - Эрик Саден

полного изобилия. Признаки уже проявились: от товаров теперь ломились витрины магазинов и свежеиспеченных громадных торговых центров – соборов из бетона и стали, обшитых баннерами и увешанных разноцветными неоновыми вывесками, стремительно выраставших в центре и на окраинах больших городов. Наступил момент расцвета так называемого общества потребления, словно доказывая на деле, что за пролитый пот в итоге сказочно воздастся, а еще подтверждая, что подул, наконец, волшебный ветер перемен.

Именно тогда понятие индивидуализации ждало первое ключевое переосмысление: его стали понимать не как право свободно и по совести принимать решения в сообществе людей, способных через обсуждение или своими действиями влиять на ход вещей, но в первую очередь как решимость совершать покупки: «Дóма можно выбирать из разных телевизионных программ. В городе – из бесчисленных версий любого товара на рынке. Подобно авангардной пьесе, художественному перформансу, этот спектакль воспроизводит идеологию свободы»[28]. Не случайно на протяжении всего лишь нескольких стремительных лет либеральные демократии во всей полноте ощутили то, что больше никогда не повторится, – идеальное равновесие между возможностью жить сообразно собственным желаниям и созиданием общества, которое видится гармоничными и основанным одновременно на равенстве прав и заслугах каждого.

Это как если бы обещание не требовалось больше формулировать извне, силами многочисленных инстанций, заинтересованных в привлечении масс, если бы оно стало глубоко усваиваться людьми, и каждый бы в него верил, убеждаясь в предполагаемой пользе и находя стимул взяться за дело ради неограниченных преимуществ. Быть может, впервые в истории исчез диссонанс между мифом, который передается – всегда безлично, – и опытом, который проживается. И то и другое тесно переплеталось и, больше того, взаимно обогащалось. Столь прочное соединение отчасти повлияло и на внешнюю беззаботность той эпохи, подогревая зарождающуюся тягу к гедонизму.

В 1962 году в книге «К цивилизации досуга»[29] социолог Жоффр Дюмазедье описал появление новой среды, наблюдая, как публика стремится выкроить время, наполненное развлечениями и эмоциями. Провидцем в этом смысле оказался Уолт Дисней, первым сообразивший, что вслед за комиксами, рассказывающими разные истории на бумаге, и мультфильмами на киноэкране потребуется иммерсия на уровне всех органов чувств. Он и откроет первые тематические парки аттракционов. Никогда еще предприниматели не пыталась с таким размахом организовать «свободное время» людей. Универсальным принципом становился утилитаризм Джереми Бентама, рассматривавшего действия индивидов как погоню за удовольствиями и связывавшего успешность подобных начинаний с необходимостью вести расчеты. Таков был дух, который излучали Соединенные Штаты: настрой на успех, обещанный каждому, если следовать общепринятой логике, способность наслаждаться жизнью по полной – настолько, что право на стремление к счастью оказалось записано в Декларации независимости страны, и ему, по словам Ханны Арендт, «предстояло внести наибольший вклад в специфически американскую идеологию»[30]. Выйдя далеко за пределы конкретной страны, она охватит в дальнейшем значительную часть планеты.

Однако при ближайшем рассмотрении видно, что в этой среде, казалось бы основанной на личной свободе и самореализации, негласно задействована модель общества, предназначенная лишь поддерживать непрерывные циклы оборота капитала. Важнейшим следствием стала широкая деполитизация, понимаемая как неучастие в организации общих дел. Это заметили Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер, усмотрев в явлении массовой культуры и безудержном поиске удовольствия определяющий вектор регресса критического сознания[31]. Люди всегда активны, но не они – акторы собственной жизни. Ги Дебор и ситуационисты назвали новый этос спектаклем, подчеркнув его умаляющий и «ненастоящий» характер. Ибо либеральный индивидуализм как политический проект – через самоутверждение во все более легкомысленных формах и охоту потакать своим желаниям, которые в основном стимулирует и берет на себя индустрия, – неизбежно обернется императивом подчинения экономической динамике, вызывающей жесточайшую личную конкуренцию и изнуряющую трату сил. Герберт Маркузе в книге «Одномерный человек»[32], вышедшей в 1964 году, одним из первых призвал к отказу от такого подхода к жизни, якобы ничем не обремененного.

Мир, лживо именуемый «свободным» и навязывающий ограниченные, часто унизительные условия существования, никому не был нужен. К тому же многие проявления несправедливости никуда не делись и даже умножились. Так, в Соединенных Штатах, невзирая на Движение за гражданские права во главе с Мартином Лютером Кингом, в 1965 году в лос-анджелесском районе Уоттс вспыхнули беспорядки, показавшие, что за речами и спектаклями существует куда более мрачная реальность, остающаяся в тени. На фоне ежедневных смертей с обеих сторон во вьетнамском конфликте и холодной войны, когда все ощутили близость ядерного апокалипсиса, мечта быстро пошла трещинами. Иллюзия, в которую почти все поверили, вспыхнула и погасла, словно спичка. К примеру, 17 мая 1967 года Францию охватила всеобщая межпрофессиональная забастовка – протест против постановления о Фонде социального страхования, согласно которому эта организация должна была выйти из-под управления профсоюзами, что явилось первым нарушением общественного договора, действовавшего на протяжении почти двадцати лет.

В 1968 году по всему миру началась череда «весен», знаменуя активное несогласие – особенно студентов, но также рабочего класса – с курсом, выбранным демократическим индивидуализмом. Правда, очаги протеста будут довольно быстро гаснуть, оставляя впечатление незавершенности. Если одни предались тогда активной борьбе, пытаясь добиться, чтобы об их несогласии наконец услышали, и выступая за использование других моделей, то другие, и их было большинство, удовлетворилось жизнью, в которой главное – обеспечивать собственные потребности и стремиться к довольству собой. Нет, никто не упорствовал, слепо веря в сказки об успешном сочетании рыночной экономики и социальной гармонии, но, пока не поздно, всем хотелось получить сполна от этого мира, который вопреки повседневным трудностям все же дарил столько радости. Даже если по целому ряду признаков завтра обещало быть более суровым, все равно не оставалось сомнений в том, что современное общество в конечном счете опирается на принципы солидарности и защиты. Вот эта уверенность на заре следующего десятилетия и пошатнулась после первого же апперкота – дальше будут новые. Удар был столь оглушительным, что вскоре большинство не заметит, как окажется в нокауте, а доверие между правителями и управляемыми начнет таять – чем дальше, тем заметнее.

4. «Ваше будущее – супермаркет»

[Кризис 1970-х как отправная точка недоверия]

За какой-то десяток лет коллективной веры и регулярной проверки качества модели людское сознание пришло к горькому выводу: гигантская экономико-политическая машина непрерывно приводит в действие самое себя со строгими установками – производить, дисциплинировать, потреблять. Начало 1970-х годов – время нефтяного кризиса, когда экономическая конкуренция достигла мирового масштаба и началась делокализация. Банкротятся предприятия, резко растет безработица. В теленовостях с завидной регулярностью рассказывают о потрясенных людях, которых без церемоний просят освободить место, – им-то казалось, что