Изумрудная муха - Ольга Львовна Никулина

Майн Рид, Диккенс, Эжен Сю, Тургенев, Гоголь, Гюго, Жорж Санд, Марк Твен, Чехов, Мопассан, Бальзак, Толстой… Читала без разбора, хватая книги с полок в кабинете у отца. Отец косился, но не вмешивался. Иногда говорил: «Ты этого ещё не поймёшь». Она читала быстро, запоминала, что было непонятно, чтобы потом спросить у Таньки. У её подруги была прекрасная библиотека, оставшаяся от родителей. Как ни странно, когда их забирали, книги не тронули. Люба читала и фантазировала, фантазировала и читала. Она скакала на мустанге по прериям, укрывала беглых негров, помогала скрыться Дубровскому, превращалась в партизанку-невидимку и наводила ужас на фашистов, которых приводила в плен сотнями, становилась соратницей Овода и спасала его от казни. Она влюблялась в графа Монте-Кристо, в князя Мышкина, в Андрея Болконского, в Базарова, в Павку Корчагина, в Мартина Идена, в Олега Кошевого, в Артура Монтанелли… Постепенно героические приключения перестали её волновать, она стала зачитываться романами, которые становились для неё пищей для новых фантазий. Сама того не зная, она сочиняла мыльные оперы, выдумывая красивые сказки с участием героев из произведений классики. В её сказках действовали идеальные законы, препятствия легко нагромождались и так же легко устранялись, не было трагических исходов, добро торжествовало, а порок раскаивался, зло отступало, становясь тоже частью идеального мира, созданного её воображением. Не погибал принц Гамлет, Офелию спасали из воды, Анна Каренина отделывалась испугом и незначительными ушибами, Вронский исправлялся, Печорин возвращал невредимую Бэлу… Она кощунственно смело переносила персонажей из сюжета в сюжет, соединяя Чацкого с Асей, Соню с дядей Ваней и т. д., приделывала безоблачные диккенсовские концовки к прочитанным сюжетам и сама умилялась до слёз. Наведя «порядок» в известных миру литературных трагедиях и драмах, она безмятежно засыпала. Ей тогда не приходило в голову, что игра воображения – вещь серьёзная, может не довести до добра… Пришло время, когда она стала выдумывать собственного героя, и почему-то он представал в её воображении в облике чернявого кудрявого мальчика из соседнего подъезда, который учился в мальчишеской школе в Старомонетном.

Люба грезила, страдала, агонизировала, умилялась, отвлекаясь только на школьных уроках, или когда в доме шумела Елизавета Ивановна, или когда приходили гости, или когда Танька Лесиевич вытаскивала её в Александровский сад. Шли годы, в семье происходили перемены. Домработница Дуся уже не устраивала Елизавету Ивановну. Поначалу она Дусе сочувствовала: молодая красивая женщина бежала из деревни от мужа, вернувшегося с фронта. Пока он воевал, она завела себе милёнка, и муж, узнав про измену, страшно её избил и выгнал из дому, даже пригрозил убить. С горя он начал попивать. Дуся умолила председателя колхоза её отпустить. Паспорта у неё не было – все паспорта деревенские сожгли, когда наступали немцы. Известно было, что те по паспорту могли определить замужних и выявить, у кого мужья воевали в Красной армии. Председатель дал Дусе бумагу с печатью сельсовета. В Москве ей помог получить паспорт и временную прописку Любин отец. Дуся плохо готовила, не умела убирать квартиру, разбивала вазочки. Уходила в магазин и пропадала на четыре часа. Елизавета Ивановна поднимала скандал:

– Обед в восемь часов вечера! А купила всего-то хлеб, молоко и яйца! Где тебя носило, спрашиваю?!

– Будя, будя шуметь-то! В очереди стояла… Вдругорядь не буду… Без яиц обойдётися…

– А вчера?

– В церкву зашла, Васька именинник… (Василием звали её обманутого мужа.)

– Врёт, каналья, загуляла. Пора отказывать от места. Суп в рот взять нельзя. Купила ей книги кулинарных рецептов – никакого результата. Бестолочь. Третий год бьюсь с дурищей.

Дуся читала по слогам, ей трудно было понять, что там написано. Люба ей читала, и Дуся легко запоминала и старалась повторять всё в точности. Не её вина была в том, что продукты были плохие, выбор их в магазинах был скуден. Елизавета Ивановна к Дусе просто придиралась. Отец имел своё мнение. Он всегда отмечал смуглую пригожесть Дуси, её статность, лёгкую свободную повадку и называл её Дианой-охотницей. Однажды она отпросилась на две недели в отпуск «к товарке». Вернулась через неделю с подбитым глазом, в порванном платье. Плача, призналась, что ездила к ухажёру, истопнику из соседнего дома, который обещал на ней жениться. Денежные сбережения отнял, но не женился, напоил пьяной, избил и выгнал. Любин отец предложил ей подать жалобу в милицию, но Дуся не захотела. Надеялась, что тот «отойдёт» и опять будет с ней гулять. Дусю пожалели и оставили, но следующей весной она снова стала пропадать вечерами – наряжалась и уходила погулять «с товаркой», как она говорила. К лету она стала собираться назад, к себе в деревню. Елизавета Ивановна «отжалела» ей два своих прошлогодних, но ещё модных платья, а та за это пригласила их всей семьёй без стеснения приезжать к ним в деревню хоть на всё лето.

– Сказала, что едет к матери, – говорила Елизавета Ивановна мужу. – Боюсь, что соврала. Набаловалась тут, в Москве, а в деревне работать надо. Небось нашла себе очередного пьяницу из-под Москвы. Оберет её как липку и выгонит. Она сама стала попивать, я несколько раз чуяла запах водки… Жаль её. На всякий случай я ей сказала, чтобы позвонила, если ей понадобится наша помощь.

– Да?! Правильно сделала, вполне благородно, – отозвался Любин отец с некоторым сомнением в голосе. Он не очень верил в благородство супруги. Но он был не прав. Елизавета Ивановна была способна на неожиданные для самой себя благородные поступки. Нечасто. По настроению.

После Дуси в семью пришла работать Марья Петровна. Она была профессиональной кухаркой, перешедшей к ним из ведомственного дома от «больших людей», как она называла своих бывших хозяев. Похоже, что уволилась она от них из-за какой-то большой беды – куда-то увезли самого с хозяйкой. Марья Петровна сразу объяснила, что её новые хозяева питаются плохо, «как бедные», что щи да каша – еда деревенская (сама она была из Тамбовской губернии) и что она уже и позабыла, как их готовить. В меню вошли дорогие закуски, продукты с рынка, из «Елисеевского», по праздникам отменные кулебяки, куропатки в сметане, сложные по вкусу и архитектуре торты. Ужинали поздно и плотно, как второй раз обедали, с белыми или красными грузинскими винами. К ужину зачастую приходили гости – соседи из дома, старые знакомые. Звенели бокалы, слышался смех, потом за закрытыми дверями долго шептались, расходились за полночь. Отец наутро потихоньку сетовал, что выросли расходы, деньги проедаются, улетают, но в ответ получал лишь гневные взгляды супруги.

Грянул 1953 год, пережили и это, но жить продолжали настороженно, не ожидая