Изумрудная муха - Ольга Львовна Никулина

Катерину. Побледневшая Елизавета Ивановна стояла неподвижно. Губы её шевелились, похоже, она читала молитву. Вошли две женщины в белых халатах. Вместе с Петей положили сопротивляющуюся Любу на кровать. Попросили Петю её подержать и сделали ей два укола в руку. Одно сердечное, другое снотворное и успокаивающее. Сейчас заснёт, сказали. Пусть спит, не беспокойте её. Ночью поглядывайте. Учитесь в медицинском? Утром проснётся – измерьте давление.

– Что с ней, доктор? Не эпилепсия ли не дай бог? – взволнованно спросила Елизавета Ивановна.

– Нервный срыв, истерика. Довели человека, – сказала старшая и почему-то с упрёком посмотрела на Катерину.

Петя проводил их до двери. Потом подобрал ампулы и прочитал названия введённых Любе препаратов.

Ночью Люба несколько раз просыпалась. Она слышала, как к ней входили Катерина с Петей, наклонялись над ней, шептались. Приходила Елизавета Ивановна, вздыхала. Люба пробудилась не рано. Было около десяти. Она приняла душ, пошла на кухню завтракать.

Елизавета Ивановна сидела у окна. Они пожелали друг другу доброго утра. Люба выложила на стол конфеты, которыми её угостила Валентина. Их было много, на тарелке они не помещались. Люба избегала смотреть матери в глаза, но чувствовала, что та ловит её взгляд. Взгляды их встретились. У Елизаветы Ивановны покраснели глаза, лицо распухло от слёз. Люба никогда не видела такого выражения на лице Елизаветы Ивановны – совершенно детского, беспомощного. В глазах её была мольба – так смотрят провинившиеся дети, когда хотят сказать: «Я больше так не буду, прости». Люба улыбнулась ей, давая понять, что извинения приняты.

– Петя убежал в институт, Катерина в школе, забирает документы, потом отправится в вечернюю школу устраиваться. Сказала, что будет дома к трём. Петя будет дома к четырём. Катерина купит антоновку для пирога, я её попросила. Бабушка у метро продаёт. Я им сварила пельмени на завтрак. Да, тебе звонила Татьяна. Вчера и сегодня с утра пораньше.

Значит, мир, подумала Люба. Хорошо. И пошла звонить Татьяне.

– Любка, я тебе обзвонилась. С бабулей пообщалась. Она ещё бодренькая. Береги её – она динозавр! Так ты освободилась наконец?! Слушай, приезжай немедленно, должен прийти один чувак из бывших репортёров. Теперь на телевидении. Ошивается в самом пекле. Всё знает, что творится. Расскажет, жутко интересно! Принесёт сухонького, взял на работе в буфете. Раздобыл сардельки, принесёт. У меня есть бутылка «Столичной», дружок на Восьмое марта подарил. С тех пор храню, прикинь! Картошка, полпачки масла, хлеб. Больше ничего.

– А у меня есть пельмени в заморозке, ой, прости, их съели Катька с Петькой. Пачка чая грузинского, конфеты харьковские. Привезу немного. И банка килек в томатном соусе! – похвасталась Люба.

– Шикарно! Кильки в томатном соусе даже наш поэт воспел, то есть воспела. Пардон, она воспела устрицы во льду, а не банку килек в томатном соусе! Но вообрази – какое изобилие у нас на столе! Чувак пожалует к двум. Ныряй в метро и дуй ко мне! Захвати по дороге сигареты, у меня полпачки, на завтра не хватит. Давай скорее, я ставлю варить картошку!

Оставшись одна, Елизавета Ивановна уселась поудобнее в своём кресле и набрала номер подружки из ДВС:

– Душка моя, сейчас сидела вспоминала. Поступила я в Щепкинское училище в сезон 1932 года. Это был первый набор после долгого перерыва, когда при Малом театре не было школы. Училась с удовольствием, мы все были энтузиасты… Помните, какие мы разыгрывали капустники? Даже старухи приходили смотреть! Довоенная постановка «Горе от ума» на нашей сцене! Судаков ставил. Фамусова играли в очередь Пров Садовский и Михал Михалыч Климов. Оба были великолепны. Режиссёр не мог решить, кому играть премьеру. А вы знаете, что для актёра значит играть премьеру. Кажется, бросали жребий. Не помню, чем кончилось, но кто-то из них играл генеральную, а кто-то премьеру. Очень хороша была сцена с Хлёстовой: «Четыреста! – Нет, триста. Триста, триста!» Её играла Масалитинова. Мы, студенты, были заняты на выходе, в сцене бала. Обожали этот спектакль! А помните Грибоедовский юбилейный вечер на сцене Большого театра? Мы туда давали весь третий акт, бал у Фамусова. Страшно волновались, конечно. Вообразите – танцевать на сцене Большого! Не шутки! А старики нам сказали: «Не теряться! Смелее! Вы Малый театр!» Вообще, мы когда-то одним Императорским театром считались, потом разделились… Да, так вот. «Горе от ума» у нас оформлял Лансере. Ах какие дивные были декорации! Какие костюмы! Всё строилось на круге. Гостиная Фамусова, налево – портретная, там играли в карты. Позади был виден белый зал с колоннами. Это пространство заполнялось гостями. Там сидели наши красавицы: Наташа Карнович, Раиса Романна, Луиза Фёдоровна, Елена Николавна Щепкина. Нет, почему же? Она тоже интересная была… Круг пошёл, музыка заиграла, развернулся белый зал и начался бал! Мы вышли с таким восторгом, так лихо, так красиво – гос-по-ди! Что-то незабываемое. Все одеты, причёсаны, комар носа не подточит! Сразу видна школа. Танцкласс у нас вела Наташа Шаламытова, бывшая балерина. Исполнили блестяще, сорвали аплодисменты, нас отпускать со сцены не хотели. Принимали замечательно. На сцене Большого театра. Да-с! Ах, дорогая, мы были влюблены в свой театр. Вы помните эту историю с памятником Островскому? Андреевский, великолепный. Его «зашивали» во время войны. Только уж я не помню, до войны дело было или после. У нас администратор был деятельный, так то ли из пламенной любви к театру, то ли от скудного ума он решил однажды, что памятник потускнел, надо бы его освежить. Он дал распоряжение покрасить его бронзовой краской. Вспоминаете? Счёл его недостаточно привлекательным. Хорошо, что кто-то из актёров заметил и прямо ахнул! Так всю ночь рабочие сцены трудились, отмывали памятник! Все потом смеялись. Очень была смешная история. Слава богу, нам есть что вспомнить! Пора идти в столовую? Бегите, бегите обедать, моя дорогая. Ваш визави ещё предан вам? Как мило, как трогательно! До вечера, моя радость. Земной поклон всем, всем нашим.

1992–1993, 2020