Изумрудная муха - Ольга Львовна Никулина

стариков. Я директор, бухгалтер и завхоз, Миша у нас массажист и физрук. И типа экстрасенс. Лечит гипнозом, может сиделкой. Дочка Виолетка шеф-повар, красавица. Степан Петрович, ой, Кузьмич, всё просил его с ней познакомить. Прям надоел. Щас! Старый кобель, на всех лез… То есть я хотела сказать, что она всё же мужняя жена. Не то что. Ейный муж Руслан шофёр, и дворник, и садовник, и санитар. Экскурсии по окрестностям возит. У нас свой автобус, за дополнительную плату, натурально. Тётя Маруся при кухне на нарезке, туши разделывает как мясник, несмотря что такая тощая с виду. Силища как у мужика! Подопьют – как начнут с Мишенькой бороться… Она и уборщица. Горшки за стариками выносит. Это кто сам до ветра не ходит… Она наша родня, дальняя, сватья, типа того. Трудимся день и ночь. Неплохо на круг получается. Пока денежки от государства текут помаленьку, хотя не то что раньше, но мы крутимся… – глядя в глаза Капитолине Семёновне, говорила Шура. – Вы мне тоже сразу же… Как гритца, гора с горой, а человек с человеком…

Они сидели через стол, их полные тела тянулись друг к другу. Глаза, не мигая, смотрели в глаза, и это скрещение взглядов говорило неизмеримо больше, чем произносилось вслух. Остальные, принимавшие участие в застолье, как будто понимали подтекст этого диалога и не вмешивались. Ждали, что будет дальше. Миша торжественно разлил коньяк, и все молча выпили. Сделка состоялась.

Теперь они все повернулись к Любе.

– Чего не пьёте, Любочка? Может, вы нездоровы? – ласково обратилась к ней Шура.

– Больная – полечим! – захихикал Миша. – Медицинский работник, разрешите представиться! – он был пьян, куражился, у него заплетался язык.

– Помянем по полной! – тётя Маруся до краёв наполнила стакан для Любы.

– А ну, ср-р-разу! – рявкнул Миша и опрокинул половину своего стакана в рот.

– Земля пухом, – пропела Шура. – Пей, Любка, чего ломаешься?

– Из себя меня строишь, сестричка, ёксель-моксель? – ревел Миша.

– Люб, будь попроще. Мы простых уважаем, – гудела тётя Маруся.

– Люба у нас простая, хорошая, – задушевным тоном проговорила Капитолина Семёновна – её тоже уже порядком развезло. – Мы её уважаем, родной считаем, правду говорю. Люба, послушай умных людей. Всё сделаем по-тихому. По-честному всё поделим.

– Отзывчивая, негордая, – прибавили свои голоса к хору Анжела и Кристина.

– Ключики у тебя? Дай-ка их сюда, милая, – ласково попросила Шура. – Надо разобраться, что тут малинниковское.

– Тут всё наше, чего башку ломать! Тётеньки, не дрейфить, и вам, девчонки, обломится! – задиристо орал Миша. – Не обидим, ё-моё!

– Только вы, девчонки, губы-то не очень раскатывайте, – загудела тётя Маруся.

– Ты замолчишь или нет? – одёрнула её Шура и обратилась к Любе: – Люба, милая, плевали мы на Кузьмичёву дочку! Кто она такая? Тут всем обломится по куску. Тёте Марусе ковёр. Или ты хочешь холодильник?

– Да у меня свой, финский! Мне телевизор! – надулась тётя Маруся и вскочила с табуретки.

– Чего-то ей холодильник! Ковром обойдёшься! Размечталась! Даже у нас такого телевизора нет! – вопил Миша.

– Телевизор! – упёрлась тётя Маруся и снова замерла на своей табуретке с папиросой в зубах.

– Ты заткнёшься?! Ща я тя размажу… – Миша пошатнулся и рухнул на стул. Стул под ним хрустнул.

Шура внимательно следила за компанией и молчала. Молчали и все остальные. Капитолина Семёновна, развалясь в кресле, похрапывала. Анжела и Кристина клевали носами. Хмель брал своё. Люба сидела на кровати и оценивала обстановку. Ни выбраться из комнаты, ни выскочить из квартиры не получалось – тётя Маруся заняла все подступы к дверям. Люба оглядела комнату. Она впервые заметила, что тут сильно поубавилось предметов. Вместо люстры висел цветастый матерчатый абажур с бахромой, портьер не было, остался один ковёр, на котором стояла кровать. Не было настольных ламп. Не было портретов, сцен охоты, бра и пары канделябров. Вторая пара, погнутая, видимо, во время драк, осталась. Не было китайских ваз. На серванте в одиночестве остались прекрасные каминные часы. Не было хрусталя на верхних полках серванта – нижние были заперты. И не было бесчисленных статуэток, игрушек тёти Муры. Ни пастушек, ни гусаров, ни коломбин, ни галантных кавалеров с дамами в париках, ни собачек, ни амуров, ни голубков, ни мартышек, ни резвящихся лошадок, ни целующихся влюблённых, ни японок, ни китайца, ни барынь, ни негритёнка, ни медведя с бочкой мёда. Исчезла из-под окна кушетка стиля мадам Рекамье. Не было пуфика у кровати. В комнате стало просторнее. Ну-ну, усмехнулась про себя Люба, быстро «девчонки» распорядились.

Шли часы, Люба мучительно искала выхода из жуткой ловушки. На пути к телефону сидела на табуретке «верная личарда» Шуры тётя Маруся. Она дремала, посасывая папиросу. Люба сделала вид, что ей надо в туалет. Тётя Маруся шла за ней по пятам, сзади маячила Шура.

– Пива нет? – из комнаты заорал Миша. – Шурёнок, ты его вроде в холодильник сунула. Давай сюда. Освежиться надо.

Миша присосался к бутылке с пивом. Утолив жажду, заговорил:

– Сделаем так. Мы тебя легонько свяжем, вроде как ограбление. Ночью всё увезём в укромное местечко. С вами, девчонки, свяжемся, напишите ваши телефоны. Тебе, Люб, позвоним, привезём, чего ты захочешь. Всё по чесноку. Лады? – он стоял над ней, играя пустой бутылкой, дыша на неё запахом пива и чеснока.

– Это разбой. Вы преступники, – крикнула ему в лицо Люба.

– Так. Кончать надо эту бодягу. Пора определиться. Найти консенсус. Любка, решай. Сама отдашь ключи, или мы тебя свяжем, в рот тряпку, и не пикнешь. Возьмём своё и смоемся, а ты тут сдохнешь. Всё чётко. Не первый год замужем. Нас тут никто не знает. Девчонки не проговорятся, они как соучастницы. Щас темно, нас не увидят. Пять минут на размышленье, – Миша приблизил к Любе свое искажённое злобой лицо.

Люба вскочила и стала с силой стучать кулаком в стенку. Соседка! Должна же она услышать!

– Ах ты сука, росомаха! – зарычал Миша и кинулся к ней. – Ур-р-рою! Замочу суку!

Но на его пути встала Шура:

– Постой, тут надо по-умному.

Он подчинился. Сел, тяжело дыша, яростным взглядом пиявя Любу. Тётя Маруся скрутила Любе руки. Капитолина Семёновна, бледная от страха, выбежала в прихожую, закрылась в ванной.

– Сидите! Ишь струсили! И в кусты, да? – велела Шура притихшим Анжеле и Кристине. – Тётя Маруся, отпусти её. Покарауль-ка дверь.

Она быстро налила коньяка в стакан, в бумажную салфетку сложила два бутерброда с колбасой и вышла на площадку.

– Здрасте, – ласково поздоровалась она с открывшей ей дверь соседкой. – Простите, что вас побеспокоили. Вот поминаем. Помяните покойного Степана Кузьмича.

– А, приехали? Вас ждали. С приездом, – ответила любезная старушка. – Я не