Совьетика - Ирина Маленко

Уже потом, когда мы разводились мне случайно попался на глаза его своего рода дневник того времени, в котором было написано: «Она не хотела в России никуда со мной ходить, потому что ей было стыдно, что я черный!»

Мне? Стыдно, что он черный? Большего абсурда трудно себе было представить. Да разве я стала бы выходить за него замуж, если бы я была человеком, стыдящимся таких вещей?

Очен грустно, что у него такой комплекс неполноценности. Если бы Сонни хоть словом намекнул мне на то, как он себя чувствует, если бы только хотя бы об этом меня спросил! Но Сонни молчал и все носил в себе.

Раз уж о том зашла речь, то если честно, я немного опасалась, как его у нас встретят.

К моему удивлению, относились люди у нас к нему прекрасно. Конечно, он вызывал на улице некоторый интерес (если вы помните, в моем городе к иностранцам не привыкли!), но никаких тебе грубостей, наоборот: люди были с ним предупредительны и вежливы, старались сделать для него все как получше. Почти как на московском Фестивале 1958 года! Только один-единственнный раз к нему подошел на улице милиционер – проверить документы. С торжествующим лицом – мол, сейчас я придерусь к этому африканцу, что у него не в порядке регистрация, и хоть сколько-нибудь, но с него сорву! Но как только милиционер увидел в руках у Сонни голландский паспорт, лицо его вытянулось – такого он не ожидал!- и он только что не отдал под козырек, возвращая его Сонни. Ох, и смеялись же мы потом!

Как раз тогда мы услышали, что в России есть африканец, исполняющий хип-хоп на русском языке, по имени Джимми Джи. У него была ну очень подходящая к этому случаю песня: «Участковый… К вам не заходили? Тогда пойдемте со мной!», в которой создан настолько реалистичный образ пост-перестроечного «стража порядка», что, кажется, тот вот-вот выпрыгнет из магнитофона и обратится к вам:

«Где ваши документы? У вас есть Russian Visa? Покажите, пожалуйста, вашу регистрацию. Это, по-моему, не настоящая… Ага, эта уже просрочена!… Вы сами откуда? Лицо у Вас очень знакомое… Я это уже слышал… Я что, по-твоему, плохой человек? Это просто моя работа!»

Эта песня стала Сонниной любимой.

Люди пытались, конечно, угадать, кто он. Иногда принимали его за индуса, иногда- за афроамериканца. В местном парке, как только он туда со мной входил, диск-жокей сразу же врубал по парковому радио песню Леонида Агутина «Парень темнокожий». Я сначала думала, что это совпадение. Но нет, оно повторялось неизменно каждый раз – стоило нам только ступить на территорию парка!

«Непохожий на тебя, непохожий на меня

Просто так прохожий – парень чернокожий

Непохожий на тебя, непохожий на меня

Просто так прохожий – парень чернокожий

Ты боишься всего, а тут ужасного нет ничего

Просто парень, как парень, только малость темноват

А бывает южней, один другого темней

Там, где пальмы растут и бананы, и агат

И ничего такого тут нет, это не сон и не бред

Ты не бойся, он хороший, хоть на нас и непохожий!»

…Завод находился на другом конце города, и ехать туда надо было на трамвае, до самой конечной остановки. Я запомнила наши городские заводы оживленными, многолюдными; рабочие просыпались рано – успеть к началу первой смены, и уже часов в 7 улицы были полны народу, и так же полны вечером после работы. На некоторых заводах даже была трехсменка. А теперь улицы были полны народу весь день, а сам завод словно вымер. Официально он еще работал – но платили здесь теперь так мало, да и к тому же зарплату задерживали месяцами, и вся молодежь с завода ушла. Остались только доживающие свои дни до пенсии и работающие пенсионеры.

Именно из таких старых, хороших советских людей и состоял конструкторский отдел, где должен был проходить практику Сонни. Отнеслись к нему там как к родному – носили чай, водили в заводскую столовую, которая тоже еще существовала как оазис советских времен на фоне уличных частных забегаловок с их «водкой нон-стоп»: здесь по-прежнему можно было заказать целый обед за смешную сумму. Готовили его из продуктов подсобного хозяйства завода, жизнь в котором еще тоже едва-едва, но теплилась…

Сонни все было в новинку, все интересно. Единственное, что его шокировало, был заводской туалет. Честно говоря, даже я, человек бывалый, при виде этого зрелища побледнела…Оказалось, на заводе теперь ради экономии сокращены все уборщицы…

Было так отрадно встретить людей, которых интересовала еще своя профессия, а не только где сорвать денег на иномарку по дешевке. Казалось, время застыло в этих стенах. После общения с пожилыми инженерами не хотелось выходить на улицу, где из обшарпанных киосков продавали поштучно сигареты детям… Они сидели себе в своем заводском помещении и тихо, не жалуясь, работали над новыми изобретениями. Не зная даже, будут ли эти изобретения востребованы. Не рассчитывая на жирные гонорары. Даже не зная иногда, заплатят ли им в этом месяце вообще. Они просто не могли жить и не работать! Для них это было бы недостойным человека.

Мне приходилось, естественно, быть при Сонни переводчиком, а я не очень была знакома со всякими электрическими терминами. Приходилось таскать с собой толстый технический словарь. Говорили мы с Сонни к тому времени уже не на чистом английском, а на странной смеси английского с голландскими словами и фразами и вкраплениями из папиаменто. Так, что мой брат Петруша даже не выдержал и спросил:

– Это на каком языке вы разговариваете?

Я впервые теперь как следует познакомилась с ними – с Петрушей и Андрюшей , моими братьями по отцу. Не знаю, кто им сказал, что я приехала, но они пришли к нам с огромным букетом роз – это весной-то! Мне даже было неудобно.

Петруша произнес уже упоминаемую мной речь о природе, государственном устройстве и истории соседней с Кюрасао Венесуэлы – чем несказанно Сонни удивил. А Андрюша говорил мало, только усмехался в себя. Петруше было 22 года, и он только что поступил в аспирантуру – в ту же, в которой учился наш отец. А Андрюше было 20, и он еще был студентом. Это были начитанные, культурные, старорежимные в хорошем смысле слова парни.

Сначала я чувствовала себя очень скованно – и с ними, и уж тем более, когда они повели нас к себе в гости. Ведь по сути дела, я с отцом даже ни разу в жизни как следует не разговаривала. Он, видимо, чувствовал себя так же и к тому же никак не мог привыкнуть, что он теперь уже дедушка. Мне стало его даже жалко. С Сонни он попытался говорить на испанском – когда-то выучил его, чтобы поехать работать в Никарагуа, да не пришлось…

Пообщавшись с отцовской женой, мамой Павлуши и Андрюши, я быстро поняла, почему они до сих пор женаты и почему он с моей мамой развелся. Моя мама – это вулкан! А Александра Семеновна была спокойной – такой спокойной, что просто невозможно было вообразить, что же такое можно сделать, чтобы вывести ее из себя. С ней я сразу почувствовала себя легко.

К тому же, они с отцом жили в разных комнатах – а вот ребят зататарили в одну. У отца еще с советских времен была большая и светлая кооперативная квартира, которую он свой семье купил, накопив денег на работе летом в стройотрядах со студентами. С застекленной лоджии на 9 этаже открывалась панорама города.

– Угощайтесь!- сказала Александра Семеновна. – Сегодня почти жарко, и я подумала, что вы, наверно, особенно не захотите есть, вот и поставила одни только фрукты.

На столе действительно были только фрукты. Как неожиданно! Как непохоже на среднюю русскую семью! У нас сказали бы, что такая хозяйка – лентяйка…

Я поинтересовалась, как поживает моя бабушка Стенка. Она жила за городом, и добраться туда было не так легко.

– Бабушка все еще работает!- с энтузиазмом откликнулся Петруша. Чувствовалось, что из них двоих именно он – бабушкин любимчик,- Мы вас обязательно свозим к ней в гости, как только чуть потеплеет и подсохнет.

Скорей бы!

Мои родственники по маме вообще в Сонни просто влюбились. Он моментально стал своим парнем, а на его цвет кожи совершенно перестали обращать внимание. Бабушку пленило то, что он, не брезгуя и не протестуя, меняет Лизе памперсы. «У нас таких отцов поискать!» Маму – его детская непосредственность, ум и языковые способности: один раз ей какой-то из его поступков не понравился, и она бросила в сердцах, уверенная, что он все равно не понимает:

– Вот г*** о от желтой курицы!

На что Сонни вдруг совершенно неожиданно для нее ответил по-русски с приятным акцентом:

– Нет, Надя, я не г***о!

Он сумел подобрать ключик даже к сердцу Глафиры-«русской недвижимости».

– Что ж парень-то хорош! – повторяла она. Может быть,потому, что они были одного знака по гороскопу?

– 

Мы только успевали ходить на званые вечеринки – от одних родственников к другим, и все стремились поставить на стол все самое лучшее. Несмотря на экономическое положение.

Больше всего Сонни полюбил ходить в гости к моему троюродному брату – небезызвестному уже вам Грише – и его родителям, тем самым, которые всегда приходили в гости к нам на праздники, когда я была маленькая. Теперь же пан атаман Грициан Таврический стал «новым русским», и Сонни очень по душе было находиться в компании такой важной персоны. Он смотрел на Гришу немного снизу вверх. Я же все еще относилась к нему по-старому, как в детстве.