Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский

Вид делаю, что в упор её не вижу, смотрю куда угодно, только не на неё, закуриваю, в глубокие мысли свои погружённый. Возвращается официант, всё, чего требуется, приносит: и то же шампанское, само собой, и всё к нему полагающееся, ананасы там, креветки, патиссоны. Откупоривает бутылку, мне в бокал наливает. Я бокал чуть приподнимаю, и вместе с ним – глаза на неё. И взглядом с ней встречаюсь. А она уже отличается от той, какой перед тем была, – не белая, а вся розовая. И я легко догадываюсь, почему. Бокал повыше возношу и едва заметно ей киваю, понять давая, что пью за её здоровье. Она того пуще краснеет и свой приподнимает, и пьём мы, глаза друг от друга не отводя. А тут музыка заиграла, все танцевать пошли, я медленно встаю, направляюсь к их столику. И чувствую, многие, не только она, любуются мной, какой я высокий, статный, спортивный. Подхожу, спрашиваю, как у воспитанных людей положено, у лысого хлыща, можно ли пригласить его даму. А он мне – что нельзя, сам с ней танцевать будет. А она ему – что я первый пригласил, и стул свой отодвигает. Он её за руку хватает, а я ему: не протягивай руки, а то протянешь ноги. Он мне: чиво-о? А я ему: таво-о, и добавил, на какое своё место пусть приключения не ищет. Сам её за руку беру, веду, танцевать с ней начинаю. Медленное такое танго, «брызги шампанского» называется. И все нами любуются, некоторые даже танцевать перестают, чтобы нам больше свободного места было и позавидовать, какая мы красивая пара, как льнёт она ко мне и какая грудь у неё упругая. И говорит она мне:

– Ты чего тут околачиваешься? – Бац, а это швейцар ресторанный рядом. – Давно за тобой наблюдаю. Ты чего тут потерял?

Ничего не ответил я ему, побрёл в быстро наступившие сумерки. Мне тринадцать лет, и несчастней меня не было тогда человека…

Мама

Мама хотела, чтобы я стал врачом. Не потому только, что профессия эта спокон веку считалась престижной, почитаемой и жизнь вроде бы обещала безбедную. И не потому, что полагала мама, будто обладаю я всеми нужными для этого достоинствами. Тут, думается мне, срабатывало ещё интуитивное желание обрести «своего», не знаю, как точней выразиться, врача, и не для себя лишь – среди многочисленной нашей родни врачеватели никогда не водились. Её же здоровье было никудышным, что неудивительно при выпавшей маме тяжеленной неустроенной жизни. К тому же страдала она серьёзным врождённым пороком сердца.

Я эти её чаяния не разделял. И дело даже не в том, нравилась или не нравилась мне врачебная профессия. Начать хотя бы с того, что были у меня качества, плохо совместимые с лекарской деятельностью. Я слишком брезглив – рыбалка, например, не привлекала меня уже потому, что не смог бы я даже коснуться извивавшегося скользкого червяка. Или тех же лягушек, которых, я знал, нужно будет резать во время учебы. Да и не смог бы я резать их, живых, если бы и не был так брезглив, рука не поднялась бы. О необходимом препарировании трупов – на первом уже курсе в анатомичке – лучше вообще умолчу. Я плохо переношу запахи – в переполненном транспорте, летом особенно, от миазмов чьего-нибудь близкого немытого, вспотевшего тела или крепких духов меня мутить начинало. И вообще очень тягостен был для меня вид крови, голова могла закружиться. Это лишь по большому счету, были и некоторые другие особенности моего организма, о которых нет надобности распространяться, делавшие меня попросту профнепригодным для работы с больными. Одного заикания хватило бы.

Но если бы только это. Мои шансы поступить в наш львовский, и тогда уже откровенно «самостийный», медицинский институт были скорей даже не минимальными, а нулевыми. Конкурсы в те времена были убийственные, для таких, как я, не льготников – до тридцати человек на место доходило, а у меня уязвимыми были не только физиологические особенности, но и кое-какие автобиографические подробности. Как принято было тогда шутить, плохие были анализы. Дабы завершить все эти причинно-следственные соображения, могу лишь добавить, что связывал я свою будущую жизнь с совсем иной профессией.

Но мама хотела, чтобы я стал врачом. И, помаявшись раздумьями, решил я всё-таки подать документы в медицинский. Достоверности ради должен сказать, что не последнюю роль тут сыграло, что собралась туда поступать одна небезразличная мне, скажем так, особа. Ну и, куда ж без этого, мальчишеское желание рискнуть, испытать свою неведомую удачу, вопреки всему и всем.

На лечебный факультет львовского медицинского института я всё-таки поступил. Пусть и не с первого раза, но тем не менее. Мама училась вместе со мной. С первого до последнего курса. И все эти шесть лет она панически боялась, что случится вдруг какая-нибудь беда, нечто невообразимое и оттого ещё более страшное, и не суждено мне будет получить заветный диплом. Столько жестоких ударов нанесла ей судьба, что давно приучила маму всегда ожидать от неё какого-нибудь коварного, подлого удара. Я, потом уже, случайно узнал, что мама всё время давала себе всякие мыслимые и немыслимые зароки, стараясь ублажить её. Ничего, например, не ела в день экзамена, пока я сдавал очередную сессию. Вся её жизнь сконцентрировалась теперь на том, что сын её, как мечтала она, учится на доктора. Сбывалась её вторая мечта. Первая – что старший её сын стал архитектором, причём не рядовым, очень востребованным. Чем ещё было жить ей, потерявшей на войне любимого мужа, оставшейся одной с двумя детьми, мне тогда было полгода, брату шесть, малограмотной, проучившейся лишь два года в захолустной поселковой школе, без специальности, маленькой, едва ли полутораметровой, худенькой и малосильной? Письма и нечастые, недолгие приезды во Львов моего брата Миши сначала из Ачинска, затем из Красноярска, да моя учёба – весь свет в окне. Замуж она, хоть и была у неё такая возможность, не вышла, хранила верность нашему отцу. Это не мои предположения, об этом рассказала мне через много лет моя тётя Дора, её младшая сестра.

Мама училась вместе со мной. Иногда я заставал её за листанием моих учебников или разглядыванием картинок в анатомическом атласе. Слушала разговоры с приходившими ко мне друзьями-однокурсниками, расспрашивала, вникала. Вот уж из неё точно, сложись иначе её жизнь, вышел бы превосходный врач. Толковый, внимательный, отзывчивый. От природы дарованы ей были светлый, пытливый ум и добросовестность в любом, чего бы ни коснулось, деле. В начальных классах