Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский

женой, с сыном, как пристало в нормальной семье. А вечером… А вечером схожу куда-нибудь с Инной. Давненько вдвоём никуда не выбирались. В кино, например, или в театр, сто лет не были. Да просто погулять, в конце концов, можно, к тому же вечера сейчас такие славные, погожие. Пусть Инна прихорошится, приоденется, женой и женщиной себя почувствует. И вообще… С тех пор как появилась в моей жизни Рита, с Инной близки мы почти не бываем. «Нездоровится» мне, на работе устаю «как проклятый»…

А с Ритой… С Ритой, если пожелает она, будем изредка встречаться. Не то чтобы «давай друзьями останемся», а так, вспоминать станем «молодость», не чужие ведь…

Эта мысль наткнулась на другую: а если Риту не устроят мои «изредка», откажется от меня? Или, того хуже, променяет на другого? Ей же только свистнуть. Даже не свистнуть, всего лишь бровью повести. Толпы набегут. И какой-нибудь ухарь из этой толпы будет лежать вместо меня на этом диване и вытворять с её нежным, радостным телом что ему вздумается. Чужой, посторонний, никаких прав на Риту не имеющий самец. Не исключено, что грубый, необузданный. Я вдруг ощутил к этому мифическому Ритиному хахалю такую жгучую ненависть, что дыхание сбилось. Полежал немного, удалось даже поиронизировать над собой, придумщиком. Но проблема тем не менее остроты не утратила: смогу ли я разлучиться с Ритой, в крайнем варианте резко, без щадящего перманентного отрубания хвоста, может быть, прямо сегодня? Вне зависимости от того, появится или не появится у неё кто-нибудь вместо меня. И чётко себе ответил: да, смогу. Должен и обязан смочь. Удовольствия мне это, ясное дело, не доставит, но слезами не обольюсь. Потому что в любом случае та чаша весов, на которой жена с сыном, перевешивает.

Она невнятно пробормотала что-то во сне, перевернулась на спину. Теперь я видел её в профиль. Победно вздёрнутый нос, короткую верхнюю губу, обнажавшую ровную полоску зубов, – очень походила Рита на польскую актрису Барбару Брыльску, нравившуюся мне в юности. Да, хороша, хороша Рита, ничего не скажешь. Даже имя у неё роковое, булгаковское – Маргарита. Только вот скучно мне стало, не хочется ничего. Ничего не хочется. Покопался в себе ещё немного, стараясь выкристаллизовать из мутного варева моих размышлизмов самый главный, стержневой компонент. А, вот он! Всё-таки заклинило на том, что Рита достанется кому-то после меня! Привет от собачки, зарывшейся в сено. Но ведь я не единственный Ритин мужчина, не ревновал же её к мужу, с которым она каждую ночь ложится в постель. Или тут нечто другое, иная заморочка? Вплоть до ощущения превосходства над мужем, это ж я наставляю ему рога, не он мне? А тот, после меня который, мне, получается, рога привесит? Но разве это возможно, если распрощаюсь я с Ритой, никакого уже отношения иметь к ней не буду? Тот же сено-собачий комплекс? Запутался вконец, разозлился на себя. Зачем всю эту клиническую дребедень устраивать? Диагноз ясен и прост: у меня хорошая семья, жена, сын, расставаться с ними и в помыслах никогда не было, да и не предполагался с Ритой такой вариант. А что было? Была хрестоматийная плотская связь на стороне с красивой женщиной, доставлявшая мне, конечно, удовольствие и самолюбие тешившая, но ничего более не значившая. И начал я теперь этой связью тяготиться. Ну если не тяготиться, то всё чаще полагать, что не стоит овчинка выделки. И это – Мишкин прикол – не отношение к сношению после сношения, а достоверность. Хвост собаке, на сене она или не на сене, путный хозяин должен рубить одним махом. Это честней и не так мучительно и для собаки, и для хозяина. Вот разбужу сейчас Риту, скажу, чтобы собиралась: мы немедленно уезжаем. Ничего объяснять не стану. Едем – и всё. Так надо. Кому надо? Мне надо, этого вполне достаточно и комментариев не требует.

Веки у Риты дрогнули, глянули на меня серо-зелёные, затуманенные ещё недавним сном глаза. Истомно потянулась, пролепетала сквозь непогашенный зевок:

– Ты не спишь? Душно как… Может, нам на речку сходить?

– Нет, мы сейчас уезжаем, – вылез я из окопа. – Собирайся.

Она посмотрела на часы, снова зевнула:

– Успеется, время ещё есть. Окунёмся сначала разок.

– Не успеется, – настаивал я. – Мне срочно надо.

– Ничего тебе не надо. – Рита надела на голое тело халат, широкополую соломенную шляпу на голову, перебросила через плечо полотенце и зашлёпала босыми ногами к выходу. – Не валяй дурака, пошли.

Я вобрал в себя побольше воздуха, перевёл его на «строгий» окрик:

– Рита!

Но она, будто не слышала, скрылась за дверью. Я помедлил немного, соображая, как надлежит теперь повести себя, чуть поостыл, справедливо решил, что не разбираться же с ней на улице. И потом действительно в комнате душно, не помешает освежиться перед дорогой. В конце концов, четверть часа погоды не сделают. Оно даже к лучшему – если придётся выяснять отношения, разумно это в спокойной обстановке, не за рулём. Речушка близко, в сотне шагов от нас, по дороге ни одного дома с гляделками-окошками. Риту я принципиально не догонял, шествовал позади. Добравшись до облюбованного нами местечка, Рита бросила на траву халат, вошла нагая в застывшую воду, поёживаясь и покряхтывая. Шляпу, однако, не сняла. Очень белокожая, она береглась от солнца, панически боялась веснушек и умудрилась даже в знойное нынешнее лето остаться нетронутой загаром. Я, помедлив немного, двинулся за ней. Плавать, кстати сказать, она не умела, да и не удалось бы здесь поплавать при всём желании – глубина не та. Но окунуться, освежиться, забредя чуть подальше, можно было. Чем мы и занялись. Я, сам толком не поняв для чего, нырнул, легонько дёрнул Риту за ногу. Как все, не умеющие плавать, она страшилась не ощутить под собой дна; заверещала, отчаянно замолотила по воде руками. Кричать вообще-то здесь, голой, не следовало, не топил же её, в самом-то деле, поостереглась бы. Может быть, хлебнула от неожиданности, завелась поэтому?

Она выбралась на берег, облачилась в халат, раздражённо бросила мне:

– Идиот.

– Зато ты очень умная, – парировал я. – Заголосила на всю деревню. Шуток не понимаешь.

Она не ответила; сидела, демонстративно повернувшись ко мне спиной. И я уже пожалел, что так неумно повёл себя, но выпрыгнула вдруг мыслишка, что нет худа без добра, самое время сейчас топать к машине и возвращаться в город. Безропотно глотать «идиота», даже сказанного в запале, я не должен был. Я ей не мальчишка-одноклассник. Но, тоже справедливо, нехорошо было оставлять её здесь разобиженной, не попытаться загладить