Избранное - Леонид Леонов

Лена решительно поднимается с полу.

Лена. Покажите мне его.

Из состраданья к ней сержант становится ей на дороге.

Хочу. Откройте его.

Уже не в силах противиться её воле, сержант протягивает руку к занавеске.

Сержант. То ли ветер в него бил, то ли ты мысленно в лицо ему глядела... лицо-то целое у него.

Лена делает жест нетерпенья. Тогда рывком вниз сержант сдёргивает занавеску... Легко узнать его и теперь, знаменитого лейтенанта, сидящего на подложенном сеннике. Он похож на изваяние из дерева, побывавшего в пожаре, и кажется больше обычного человеческого роста. Он осунулся, чёрное пятно на виске, глаза закрыты, руки сложены на коленях ладонями вниз. Горелые клочья комбинезона свисают с его широко расставленных ног.

Полевей стань, чтобы прямо на глаза ему попасть. Ему ворочаться-то нельзя.

Лена. Скажите ему... пусть он меня увидит.

Сержант (склонясь к уху лейтенанта). Дмитрий Васильич!.. Взгляни, Дмитрий Васильич, кто стоит-то перед тобой.

Глаза Темникова раскрываются не сразу. И проходит некоторое время, прежде чем он различает Лену. С расстояния в четыре шага и точно через непереходимую реку они смотрят друг на друга. Потом ясная и безбольная улыбка осеняет лицо лейтенанта. Она проходит, подобно солнечному лучу, и исчезает в неподвижных губах, успев отразиться в лице Лены. Веки снова опускаются.

Легше ему стало. (Благодарно и горячо.) Хороша, сытна ему глаз твоих прохлада. Стой так! Отдохнёт минуточку, опять на тебя посмотрит.

Тишина. С топором и инструментальным ящиком рослый плотник вваливается в землянку.

Плотник (размашисто, со второй ступеньки). Тут, што ли, велено дверь-то навешивать. Илья Степанович уходимши наказал.

Все шикают на него, машут руками, чтоб, уходил.

Мамаев (шопотом). Потом, часа через два придёшь.

Лена (медленно, не отводя глаз от Темникова). Оставьте нас одних. Все уйдите.

Они подчиняются. Сержант произносит перед уходом: «Соскоблю копоть с себя... я тебя сменю потом». С молчаливого позволенья Лены Мамаев привёртывает огонь в лампе. Слабое лунное сиянье вливается в землянку через верхнее окно-амбразуру... Лена переступает незримую границу, которая их, чужих, разделяла до сих пор. С сухими глазами она опускается в лунное пятно у ног Темникова. Она прикасается щекой к руке лейтенанта.

Темников (глухо и ясно). Кто... это?

Лена (трепетно, подняв к нему лицо). Это я с вами, Лена Мамаева. Слушайте меня. Я скажу вам слово, которое говорят раз в жизни... которое я берегла для вас. Всей душою слушайте меня. И вам станет легко...

Глаза Темникова раскрываются. Он смотрит в лунный свет поверх её головы. Голос Лены спадает до шопота.

Слушайте меня...

Конец второго действия

Действие третье

Та же землянка, и, на первый взгляд, ничто не изменилось, только дверь уже навешена, и минула первая ночь Лениной любви. Красноватым нагоревшим фитилём, светит иссякающая коптилка, и синеватая белизна рассвета сочится сверху... Ночью выпал первый снег. В том же положении, с руками на коленях и закрыв глаза, сидит Темников; кажется, что он стал ещё бóльшего роста. Усталая и похудевшая, в стареньком пуховом платке, Лена несёт у его ног свою скорбную вахту. Порою голос её слабеет, и рвётся непрочная нитка её повествованья; тогда с бездумной пристальностью она следит за какой-то плывущей перед ней пылинкой, пока снова не вспомнит о своей обязанности. Горячая волна опять пробегает по её телу, и время отступает перед волевым усилием Лены...

Лена (борясь со сном). Это будет, правда!.. и когда всё кончится, вы сойдёте по нарядней лестнице, будто ничего и не было. И все красавицы будут глядеть на вас, но я не жадная, пускай!!. Вы поедете ко мне, прямо в школу, в Кутасово. (Доверчиво.) Моя наука — география... Ещё девочкой любила забраться иногда по карте в такие дебри, куда никто не забредал. Брожу по гора-ам, пою разные песни... Я смешная, правда? (Она замолкла, покачнулась с закрытыми глазами и опять —) Нет, я не сплю. О чём я только? Да-а... Ты приедешь ко мне прямо на урок. Я увижу тебя в дверях. «Ребята, — скажу, — это Темников, командир всех наших танков». О, что будет!.. И я шепну тебе: «Не сердись, посиди на крылечке. Нам ещё нужно в Бразилию заехать на минутку!» Ты сядешь на ступеньках, там у нас вишенник кругом. Конечно, это будет ма-ай...

И вот дремота одолела её. Платок соскользнул с плеча. Глаза Темникова раскрываются: два немигающих блеска, отраженье потухающего огня, стоят в его зрачках. Его рука движется, преодолевая расстояние в несколько нескончаемых сантиметров. Пальцы потягивают на плечо девушки сбившийся платок... Голоса снаружи, — глаза лейтенанта закрылись. Травина и Мамаев спускаются в землянку.

Травина. Спят, обручённые. (Она накидывает занавеску так, что остаётся видна только Лена.) Сменить её надо, Мамаев!

Мамаев. Три раза ночью заходил. Прогнала.

Он смотрит на дочь, приникшую щекой к чёрному и рваному колену лейтенанта, и, видимо, переполнилось его сердце.

Вот, дочку лелеял: пробивайся, цветик, к солнышку: взошло. А уж и стучится чёрной рученькой в окошко судьбица-то: выводи дочку, старик!... И ведь всё равно одóлим, так почто же мука-то такая?

Травина. Об этом бога своего спроси, Мамаев.

Она наклонилась накрыть одеялом Ленины ноги. Очнувшись, та с надеждой уставилась на дверь.

Лена. Что... доктор пришёл?

Травина (неуверенно). Теперь уж ско-оро, придет. Сама жду.

Расправив занавеску во всю ширину лавки, Мамаев остаётся с Темниковым. И вдруг, прочтя скрытую тревогу в лице Травиной, Лена начинает торопливо одеваться. Это отчаяние Травина молча наблюдает за этой бесполезной вспышкой.

Куда?

Лена. Я сама пойду. Я его в Москву, на санках, повезу... Пустите!

Травина (по-хозяйски, удержав за руку). Я тебе не давала приказанья итти. Уж под Москвой сражение идёт, девушка. (Ласковее.) Приляг, засни на часок. Хочется ведь?

Лена (идя с нею к лавке, по-детски). Хо-очется...

Смирясь и поджав озябшие ноги, она положила голову на колони Травиной, но сон не приходит, и не закрываются глаза.

Куда механик-то его ушёл?

Травина. Танк пошёл проведать. Там у них ещё башенный стрелок остался.

Лена задвигалась в тоске.

Лёнушка, ему больней твоего. Эх, ты, Шахразада моя! Ночку провела, а уж обвяла, как цветок. А их ещё тысяча впереди.

Лена (монотонно). Да... Илья вернулся?

Травина. Нет ещё. Спи.

Смирясь, Лена вслушивается в голос отца за занавеской.

Мамаев. Так-то!.. А как приедешь ко мне зятем, в сад я тебя, на пчельник, поведу. Медов наломаем, брагу сварим... э-эх, Дмитрий Васильич! И вспомним, как сидели мы с тобою во глубине мёрзлой земли, один на один... и посмеёмся над болью нашей. А посля пиру сам тебе дочку мою приведу. «Вот она, — скажу, — вся... как молочко в кувшине серебряном. Пей, зятёк, исполни закон жизни!..»

Лена спит. Травина поглаживает её плечо. Скрипит дверь, и заглянул Похлёбкин. Он не входит и тотчас опускает голову.

Травина (тихо, чтоб не разбудить Лену). Я выйду. Подожди меня... там.

И тотчас, опередив её, догадавшись о чём-то, Лена распахивает дверь. Рядом с Похлёбкиным, держась за полу его мехового пиджака, стоит Донька. Доктора позади них нет. И хотя всё ясно теперь, происходит этот уже ненужный разговор.

Чего тебе, Василь Васильич?

Похлёбкин. Да вот Донька вернулся. Мокрый весь.

Травина. Это хорошо, что вернулся... Входи, мальчик.

Они входят, Донька виновато косится на занавеску. Его заметно знобит.

Садись у печурки, грейся. (Она сама устраивает его у печки.) Был в Кутасове?.. Что там?