Избранное - Леонид Леонов

Илья садится, озираясь.

Теперь поделись впечатлением. Как такая картина получилась.

Илья. Спрашивайте.

Травина. Сам скажешь.

Илья молчит, точно ему не под силу сдвинуть первое, чугунное слово своего рассказа.

Не молчи, Илья. Тебе теперь нельзя молчать. Ни минуточки.

Дракин сунулся было что-то сказать.

Не мешай! Степан Петрович.

Дракин (ударив себя в грудь). И прóклятой, а сын он мне, сын мой единый...

Он идёт к Илье, и тот жадно ухватился за эту первую протянутую ему руку.

Ничего, сынок, тебя природа бережёт. Разоришься, такими кусками кидаться!.. Потешь их, как из петли на волюшку-то маханул. Всё им очерти!

Илья (насторожась). Я в петле не был... Они в засаде у ключа сидели. Выскочили враз, по пятеро на брата... и лозинка не хрустнула. Взорваться бы, да не успели!.. Я в обнимку покатился с одним, а как подняли меня, их уже уводили. Устю волоком во тьму волокли. Только и крикнула напоследок...

Мамаев. Что крикнула-то?

Илья (потупясь). Прощай, Илюшенька... крикнула.

Дракин. Вишь, как она тебя жалела. Вот бы тебе невестушку, не за кралями гоняться... Ничего, что рябая. Рябая крепше!

Травина (с досадой). Не мешай, Степан... сказано тебе.

Илья. Я тоже итти приготовился... (Опять его треплет лихорадка воспоминанья.) А тут офицер ихний подошёл, посветил в лицо фонарём. Посмеялись, полопотали... он ещё в плечо меня ткнул, в снег уронил, и ушли...

Травина. Добрый, значит, офицер-то!

Похлёбкин. Погоди, не там шаришь, хозяйка. (Илье с непонятным умыслом.) А ты не удивился, значит, за что они тебя помиловали?

Дракин (не давая сказать сыну). Экой, догнал бы да попросился с ними в петелку! Там места мно-ого!

Уже с нескрываемой неприязнью все посмотрели на Дракина.

Травина. Ты ступай пока в Кутасово, Дракин. Время теряешь...

Дракин. Эдак, эдак... счас переобуюсь и схожу. Долго ли до Кутасова... (Протянув руку сыну.) Обымемся на прощанье, Илюша. На бога я вышел. Брата убивать иду...

Он сосредоточенно смотрит на сына, с намерением вложить что-то своё ему в душу, и, точно испугавшись своего отражения в этих прищуренных болотных озёрках, окаймлённых рыжей осокой ресниц, Илья отпрянул от отца.

Мамаев (даже и теперь не разгадав намеренья Дракина сорвать допрос Ильи). Ступай, Петрович. Бог простит. За деток бьёмся.

Травина. Выполняй приказание, старик.

Дракин. Есть... выполнять приказание.

Он надевает шапку и уходит. Он нарочно затворяет дверь неплотно. Захватив со стола оставленные Дракиным варежки, Похлёбкин в мгновенье ока оказывается у выхода.

Похлёбкин (намеренно громко). За что вы его так! Он последнюю рубаху миру отдал.

Мамаев (не поняв его уловки). Под рубахой-то ещё душа есть, Василь Васильич.

Похлёбкин (изготовясь тем временем и весело подмигнув всем). Рукавички забыл, Дракин. Бери!

И, рванув на себя дверь, наугад протянул варежки. Звук досады, точно душу вывихнул с размаху, вырывается у него. Дракина там нет.

Играет знахарь. Ну, поиграю и я с тобой, Степан Дракин!

Мамаев. Так, может, не пускать его в Кутасово?

Похлёбкин. Ничего, здесь сын его любимый останется... Далеко не уходи, Илья: под водой сыщем. Прикинь пока, отдохни, подумай...

Он кончил как раз во-время. Снаружи ударом ноги открыли дверь. Слышны голоса. «Иди, волчина, не огрызайся», «Придярживай его за шею-те...» Заметно робея людей. Илья уходит в глубь землянки. Четверо мужиков торжественно вводят громадного человека, с головой покрытого мешком, из-под которого виден чёрный нагольный тулуп да рука с грязным и грузным кульком. «В могилу, что ль, ведёте?» — громоздко сходя, спрашивает добыча из мешка. «Иди, дядя. иди. Ты себе полгроба уже заработал!» — отвечают конвойные. Установив добычу перед Похлёбкиным, все четверо посмеиваются.

Ну и денёк выпал. Видать, крупный улов. Что за зверь?

Задний мужик, безбородый и в рваном малахае, выскочив вперёд и мыча, пытается жестами и мимикой объяснить обстоятельства поимки.

Травина. Это ещё что за чудо природы?

Первый мужик (видимо, любитель поговорить). Свояк даве из Путилина пришёл, сиротка! Ценный человек, главный плясун на всю Росею. Вот немой только...

Травина взглянула на Похлёбкина. Тот утвердительно кивнул в ответ.

Главное, ему и питания особливого не требуется... хочь в дупле проживёт. (Немому.) Ну, чево, чево суёшься, немота? Ну, объясни, объясни... не можешь?

Сдавшись, немой сокрушённо отступает.

То-то горе!.. Пошли мы с Прокопом в Заберезник стог ломать. (Про добычу.) Поддели вилами-те, а он и вылез. В кровé весь, а потом встряхнулся, ничево.

Второй мужик. Медведь ранетый, видите ли что... он травой рану себе затыкает. Поплюет, заткнёт дырку-те и отправляется куда ему надоть по делам!

Добыча (из мешка). Запарился я тут, Василь Васильич.

Травина. А ну, покажите вашу добычу.

Сдёргивают мешок. Похлёбкин, привыкший к неожиданностям, только усы поглаживает. В знаменитой своей шапке с красным донышком и приставшими к ней сенинками перед ним стоит Бирюк. После долгого мрака он жмурится в прямом солнечном луче.

Обыскали его?

Второй мужик. Ножичек нашли, в цехауз сдали. (Про кулёк.) А это, говорит, суприз Похлёбкину, не даёт!

Похлёбкин. Ступайте, ребятки... и молчок, кого привели. А то я плохой, когда сердитый.

Мужики уходят на цыпочках, косясь на занавеску.

Поговори с ним, Акимовна. Знобит меня будто, как посмотрю на него.

Он принимается свёртывать цыгарку, но бумага неизменно рвётся: он бросает её и принимается за другую, третью...

Травина (Мамаеву). Задержи Дракина. Поход отменяется.

Мамаев уходит.

Отдыхал, что ли, от злодейства своего... в стогу-то?

Бирюк. Не... дожидал, пока ваши выйдут. Боялся, один-то, на мину напороться. Да сном меня и замело...

Травина. При тебе, значит... наших-то?

Бирюк. При мне. Караул построили, костёр запалили... Ну, и я назади, по чину моему стоял.

Похлёбкин (остро и быстро, точно выстрелил). А Потапыч-то ведь дружок тебе был!

Бирюк (любовно). Как же, за утвой вместе хаживали. Сла-авный...

Присев и примостив кулёк между ног, он пытается вытрясти на ладонь хоть крупицу табаку из пустого своего кисета. Со страстной ненавистью Травина дивится этой нечеловеческой выдержке.

Да, убили Потапыча. «Влезай, рус!» Хирнер-то ему приказывает. А он понял, раз на тубаретку показывают. «Можна», — отвечает, влез... В ём и весу-то не было, безгреховный. А потом как брыкнёт его в нос лапотком, начальника-то. «Посторонись, — говорит, — свинья. Тут русский человек помирать будет!..» Да-а, вот какого содержания... (Усмехнувшись, он концом сапога пошевелил зачем-то кулёк.) Так до самой кончины и слова не молвил. Всё утирался...

Травина. Кто же это... до самой кончины утирался?

Бирюк. А начальник-то этот.

С достоинством равенства он берёт с колена Похлёбкина его жестянку и осторожно отсыпает табаку себе в кисет. Нахмурясь, Похлёбкин ждёт продолжения такой, ещё небывалой в его практике, игры.

Травина. С чего же он помёр-то вдруг?

Бирюк (занятый своим делом). Смерть причину отыщет.

Молчание.

Похлёбкин. А не много ли отсыпаешь, Бирюк?

Бирюк. Много ли тут, до утра нехватит.

Похлёбкин. А тебе и не надо до утра. Ты помирать, помирать к нам пришёл... понятно? Сквозь вижу, с чем тебя подослали. Только, брат, мы нынче тоже чёсаные. Хитёр твой Хирнер, мозговитую имеет головку... в руках бы такую подержать!

Бирюк (скручивая цыгарку). А не ужахнёшься?