Избранное - Леонид Леонов

Бирюк (скручивая цыгарку). А не ужахнёшься?

Похлёбкин. Ничего, выдержим.

Бирюк. А раз ничего, так на... побалуйся, коли охота.

И сапогом пихнул в ноги Похлёбкину принесённый кулёк, который с деревянным стуком перекатился на другое место.

Травина (пугаясь). Что, что у тебя тут?

Бирюк не отвечает, он заклеивает цыгарку. Похлёбкин сам заглянул в кулёк и тотчас выпрямился, содрогнувшись.

Похлёбкин. Куда, куда ты стерву в дом тащишь... (Горячо.) На нас Европа смотрит, а ты... ночной ты человек из дремучего леса — вот кто ты! С варварами боремся, а сам, сам...

Бирюк. Что сам? (Он поднимается в рост, и чурбак катится в сторону.) Чего ты меня Европой стращаешь! Как мы в обнимку с бандитом по земле каталися... где была Европа твоя? Туркина в колодец запхали, Устю, заголя подол, вешали... кофий пила твоя Европа? Я то буду делать, что мне мёртвый Потапыч повелит...

Травина (стараясь унять его). Максим Петрович, больные у нас тут...

Бирюк (широко и могуче). Погоди, я ещё сам к ним припожалую. Сам желаю судить злодея моего. Чтоб и внучаткам ихним ночной Бирюк мерещился! (Во весь мах души.) Э-зх, всё бы истребил... окроме птичек. (И, бросив шапку на пол, наступил на неё ногою.) Ты правило составь... как мне, дрянь эту повежливей убивать.

Похлёбкин (поднимая шапку с полу). Ужмись, сила лесная. Береги шапку-то, зима идёт.

Бирюк. Куски братских телов в полях валяются. Куды не пойду, смрад меня с места гонит... и Потапыч мне в лицо глядит... «Что ж ты не мстишь за меня, Максимка?» (словно две раны стали его глаза.) Как он мне из петли-то подмигнул: и тогда мне верил. Милый, милый...

Закатив рукав, он взглянул на руку, поплевав на руку, потёр рукав.

А Стёпку ты поглубже засади... (Развеселясь.) Я у Хирнера с докладом был, а Стёпка к нему и заявился. Да шапку мою на лавке и увидел. Как зыркнет с порога-то: шлюхи, ведь они пужливые!

Вошёл Мамаев, и, пока не закрылась дверь, врывается гул голосов.

Мамаев. Там народ пришёл, просятся. Выйди к ним, Василь Васильич. (И уже гораздо тише.) Ушёл Дракин-то. Уж я на дорогу бегал, перехватить...

Похлёбкин. Вернётся!.. Ты отдыхай, Максим Петрович. Зайду через часок, обсудим совместную картину нашей жизни. (Травиной.) Пошли!

Он подтягивает на себе ремень с кобурой, садит шапку чуть набекрень и, придав себе молодцеватый вид, выходит первым. Слышно его приветствие: «Здорово, русские жители!» и ответное, как бы лесной шум, эхо. Со словами «собакам на студень захватить» Травина поднимает кулёк и уходит за Мамаевым. Только теперь Бирюк различает в тёмном углу Илью, прижавшегося к нарам.

Бирюк. Чего ровно убитый стоишь!

Илья. Я и есть убитый. Это я по привычке мигаю. Давиться мне теперь надо, дядя Максим!.. Ну, плюнь в меня. Я сын стёпкин.

Бирюк (идя к нему). Не дури, парень. Всё у тебя в руках, легше лёгкого. Только теперь тебе такое надо сделать, чего никто не может. И всё.

Илья. Скажи... Руку буду целовать тебе, дядя Максим!

Бирюк чешет затылок, не в состоянии разрешить такую задачу.

Хирнера бы!.. да отнял ты его у меня. Где ты его настигнул?

Бирюк. Он посля казни ко мне зашёл, диких медов похлебать. Дикóй-то духовитее... Ну, и нагнулся над плошкой-то, такой неосторожный господин. (Усмехнувшись одними глазами.) Как муха помер, безо всякого рычания...

Илья (в тоске). Кто ж это меня наповал-то нынче уложил?

Бирюк. Папаня твой. Он тебя у Хирнера выпросил. Махонькому тебе копить зачал. Ладил всю вселенную в пазуху тебе сунуть, а, эва, кость мёртвую сунул-то... (Он присел на солому и снял сапоги.) Эка, хламной я стал. На всё расстраиваюсь.

Он прилёг на солому, сунул шапку в изголовье, натянул тулуп и враз заснул. Илья стоит над ним; здесь и застаёт его Лена. Её глаза становятся глубже и темней; и эта знает!

Илья. Лена... что случилось-то, Лена!

Он страшится подойти ближе. Кривая улыбка бежит в её губах.

Лена. Тебя и смерть не берёт, Илья. Брезгует.

Илья (схватив её руку). Лена.. что ты говоришь, Лена!

Лена. Тише. Тут человек горит. Герой. (И вдруг покачнулась ему в плечо.) Это любовь моя... как змея жалит. Шепни, шепни мне, что не я, не я его убила!

Молча, как когда-то в детстве сквозь ночной лес, он ведёт её к лавке и, усадив рядом, подкатывает под ноги ей короткий чурбачок.

Их в танке зажгли. И врача нету. Угнали. Ничего у меня нету больше, Илья.

Илья. Ничего, поправится. Ещё поженитесь, всё будет хорошо. (Обняв за плечи, он укачивает её как ребёнка.) В гости буду ходить... я с маленькими умею... Белок им наловлю. Они меня любят, маленькие-то...

И оба смеются, как дети, выдумавшие сказку. Потом из молчания возникает полушопот сержанта за занавеской.

Сержант. ...Враз, как прознают, санитарный за тобой пришлют. Может, в эту самою минуту докладает про тебя Сталину его перьвейший секретарь. Моментально карту всемирную он отодвигает, призывает старшего академика в толстых очках. «Поставить мне Темникова нá ноги. Не затем мы с ним на свет рожалися, чтобы раньше сроку разлучаться!» И, как сказал, будто молния вдарила. И не успел ты очей раскрыть, уж несут твоё тело под целебную машину, вяжут в ремни, пускают волшебные лучи. И вот Митя, Митенька мой, трамваи не ходят, фонари в столице не горят... весь ток на тебя одного даден. Ну, поболит сперва: эку силищу да по живому-то мясу. Только алый пар от тебя подымается. За то уж к вечеру начнёт пробиваться свеженькая кожица, как пеночка на молочке. Дунешь — и сбежит, дунешь...

Лена. Спасибо ему, всем людям спасибо.

Илья. Не жмись ко мне, жалей меня...

С вязанкой хворосту спускается Мамаев и, присев у печки, начинает разводить огонь.

Иди туда. Ты ему как лекарство нужна. Пойдём!

И он сам ведёт её к Темникову. С полдороги, однако, Лена сворачивает к отцу. Илья осторожно выглядывает за дверь. Когда, во утоление последней надежды, Лена начнёт разговор с Мамаевым, он неслышно возьмёт кожан, чужую шапку и, взглядом попрощавшись с Леной, покинет землянку.

Лена (опускаясь возле отца). Папаня, я дочка твоя, любимая... да?

Мамаев молчит насторожась

Ты сказал, давно... попросишь, когда нужно, и он тебе не откажет.

Мамаев. Кого попросить, умница?

Лена. Бога твоего. Не для меня одной, для всех!

Мамаев (пугаясь). Разве можно, молчи!

Лена. Папаня!.. Если он не чёрный старый камень, которому в такой же пещере поклонялись голые, несчастные люди, пусть он сердце моё увидит!

Мамаев оглянулся и уже не заметил отсутствия Ильи.

Не бойся, я сама у дверей стану. (Страстно, сквозь полуслёзы.) Скажи ему: убить его — значит детей моих убить, которых я в мыслях уж на руках носила. Пусть он завтра придёт... когда лицо моё скоробится, как древесная кора. Что ему век людской! Ему, небось, зевнуть тысячелетье нужно...

Мамаев (глухо). Ладно, ладно... Не гляди на меня теперь.

Суетливой рукой он расстегнул ворот рубахи, чтоб высвободить тельный, на тёмном гайтане крест. Лена становится у двери. Он уходит в угол, к полатям. Вскоре жаркий и рваный шопот его наполняет землянку.

...не надоедал тебе, обходился. Всё в руке твоей, моря и горы, и звёздные путя. И мы скачем в страшном вихре твоём, осподи!.. Услыши мои мужицкие слова... исцели воина Дмитрия. Он себя по кровиночке за родину милую отдавал...

Резкий стук прерывает его, и Лене не удаётся удержать дверь. Без шапки, с оружием в землянку врывается Похлёбкин. Позади него стоят люди отряда.

Похлёбкин. Чего заперлись... колдуете? Илья!

Молчание.

Значит, это он по дороге бежал. Догнать!!

Лена. Тише! (Заглянув к Темникову.) Ну, что он?