Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

«Отличная мысль, так и сделаем», — с готовностью согласилась Эллейв.

Во сне можно было материализовать что угодно — создать какую угодно обстановку и вызвать в бытие любые предметы, и у неё в руках оказались лист бумаги и перо, а для удобства она ещё и стол со стулом создала силой мысли, которые стояли прямо посреди любимого пляжа, где они часто встречались в снах. Написав несколько строк, Эллейв передала листок Онирис.

«Ниэльм, дружище мой родной! Мне передают, что ты там немножко расклеился. Это непорядок, старина! Помнишь, о чём мы с тобой говорили? Не унывать, не унывать и ещё раз не унывать. Всё можно решить, с любыми невзгодами разделаться. Я помню тебя, каждый день вспоминаю. Ты в моём сердце всегда! И я не оставляю намерений добиться того, чтобы мы были снова вместе. Надежда есть, и она становится всё крепче, уже брезжит её лучик. Ты только держись там, старина, только не падай духом! Люблю тебя, думаю о тебе. Обнимаю крепко. Твоя Эллейв».

Онирис взяла в руки листок и прочла. Чтобы текст не выветрился из памяти, она поцеловала Эллейв на прощание и тотчас же покинула сон. Листок с письмом стоял у неё перед глазами чётко, всё до последней буквы отпечаталось, и она, схватив бумагу и перо, немедленно всё записала, а потом и выучила наизусть, прочитав несколько раз. На следующую ночь она связалась с Кагердом и тем же способом передала ему текст. Конечно, можно было отправить письмо и обычной почтой, но шло бы оно через море довольно долго, а поддержка Ниэльму требовалась незамедлительно.

На следующую ночь Кагерд сообщил, что мальчик очень обрадовался весточке от Эллейв, даже немного воспрянул духом и повеселел. Он передал для Эллейв от него послание следующего содержания:

«Дорогая госпожа Эллейв! Я не унываю и держусь. Обещаю не расклеиваться. Я склею себя обратно. Я очень-очень по тебе скучаю. Правда, противный Эрдруф мне иногда докучает, но я с ним справляюсь, хоть он и большой. Большой, да ума у него мало. Здесь нет пирожных с медовым кремом и орехами, но еда вкусная, и её много. Мы с дедулей Кагердом гуляем на свежем воздухе. А ещё тётя Збира меня катала на Зейдвламмере! Она сама, правда, верхом сейчас не ездит, потому что ждёт ребёночка, но меня в седло посадила и вела Зейдвламмера под уздцы, и он был послушным! У меня всё хорошо. Батюшка Тирлейф остался дома с Вереном. У нас уже холодно, выпал снег. Его здесь больше, чем в городе. Эрдруф меня уронил в сугроб, а я ему снега за шиворот натолкал. Госпожа Бенеда сказала, что он... (вместо оригинального выражения костоправки стояло смягчённое Кагердом) очень скверный непослушный мальчик. А мне сказала, что я... (тут снова вмешалась правка Кагерда) почти такой же, но получше. Обнимаю тебя, госпожа Эллейв. Твой Ниэльм».

Когда Эллейв читала это письмо во время их с Онирис встречи во сне, на её лице медленно расцветала улыбка, а под конец она клыкасто расхохоталась, в одной руке держа листок, а другой схватившись рукой за голову и поглаживая по ней ладонью.

«Почти такой же, но получше! — воскликнула она с озорными молниями веселья в волчьих глазах. — Узнаю старину Ниэльма! Не даёт спуску Эрдруфу, молодец! Пострелёныш мой... Ах ты, мой пострелёныш... — И, целуя Онирис, добавила нежно: — Вы с Кагердом молодцы, родная. Хотя бы так с ним общаться... Треклятая судьба нас разлучила, но ничего, мы этой гадине хребет переломим! Всё равно будет по-нашему!»

Зима на Силлегских островах походила на очень мягкую и тёплую осень, однако довольно часто шли дожди, и Онирис боролась с грустью, которая накатывала на неё в такую погоду. Ни погулять, ни в саду повозиться с батюшкой Гвентольфом в сырость и слякоть не получалось, и приходилось искать себе занятия дома. У неё неплохо пошло редактирование мемуаров дядюшки Роогдрейма, госпожа Игтрауд высоко оценила её работу и сказала со смехом, что она здорово сэкономит им на услугах редактора, которого теперь не нужно нанимать.

Онирис ощутила потребность посещать храм уже дважды в неделю. Музыка службы наполняла её душу таким удивительным состоянием, что она весь остаток дня пребывала в благостном, философском и возвышенном настроении. Госпожа Игтрауд не обманула: ей хотелось ещё и ещё. Вторым днём для посещения храма она избрала среду — «веккенмидде» по-навьи, слушая в этот день вечернюю службу, которая начиналась в шесть и заканчивалась в девять. В среду она пропускала обед, чтобы желудок к вечеру был пустым, а возвращаясь домой, ужинала совсем легко — чашкой отвара тэи со сливками и двумя-тремя печеньями. Когда ей случалось посещать храм вместе с госпожой Игтрауд, она ощущала особое воодушевление и единство с нею. Вот о какой матушке она всегда мечтала!

В саду стояла небольшая беседка со статуей Девы-Волчицы — Дом Света. Это была домашняя молельня, где госпожа Игтрауд совершала молитвенное общение с высшими силами — с Источником и с богиней. Сперва Онирис боялась её потревожить в такие моменты, но потом осторожно обратилась за разрешением присоединяться иногда. Правда, она не знала молитв... На что госпожа Игтрауд с улыбкой ответила:

— Дорогая, разве я могу не разрешить тебе соединяться своей душой со Светом? Даже вообразить невозможно, чтобы я тебе могла это запретить. Не только можно, но и нужно! А тексты молитв я тебе дам. Можно произносить их, а можно и своими словами молиться, главное — делать это искренне, от души.

Выучив для начала три молитвы, Онирис стала приходить в Дом Света вместе с госпожой Игтрауд. Однажды, закрыв глаза и начав произнесение первой молитвы, она вдруг очутилась в золотистом, светлом пространстве, и хотя рядом никого не было, она ощущала, что это пространство — живое и разумное, оно смотрит на неё доброжелательно и ласково. Это был огромный, просто бесконечный разум! Он превосходил звёздную бесконечность Эллейв в неисчислимое множество раз, а сама Онирис была просто пылинкой... нет, сотой долей пылинки по сравнению с ним! И, тем не менее, эта пылинка была важна для Великого Разума, потому что он состоял из таких частичек. И он любил каждую из них, а они возносили ему свою любовь. Это было прекрасное и мудрое, удивительное устройство, от которого захватывало дух, душа переполнялась восхищением и светлым восторгом. Онирис хотелось сказать Великому Разуму, что она тоже любит его, но губы её не слушались — точнее,