Йерве из Асседо - Вика Ройтман

Я начала с того, что предназначалось Алене Зимовой (Зимельсон), а не Зое Прокофьевой. Назло.

В первом письме, датированном октябрем прошлого года, Митя Караулов в лаконичной мальчиковой форме докладывал о жизни десятых классов школы номер девять и о своей личной жизни; в двух словах выражал радость по поводу Алениных успехов в Израиле, искренне удивлялся, как так получилось, что мы с Аленой оказались в одной школе, и был доволен нашим перемирием. Никакого криминала. Митя даже спрашивал, знает ли Алена, почему я с ним не попрощалась, не рассказала ему, что я еврейка, и ничего не пишу. Может, я на него за что-то обиделась?

Интересно, что Алена ему ответила?

Я развернула второе письмо, предназначавшееся Алене Зимовой (Зимельсон), написанное в начале апреля. Там было сказано вот что:

Привет, Алеха!

Мы с тобой сто лет не переписывались. Ты по-свински на мое последнее письмо не ответила. Но ладно, я тебя прощаю, потому что ты никогда не любила писать (но позвонить все же могла бы, я же не знаю, куда тебе звонить). Как у тебя дела в Израиле и вообще? Когда ты возвращаешься домой?

Я решил тебе написать, потому что мне написала Комильфо, так что я пишу вам обеим. Я тебе объясню, в чем дело. Комильфо меня спрашивала, что случилось с ее папой, и я очень удивился, что она не знает. Ее родители ей ничего не рассказали, а она ни с кем из нашей школы не переписывается. Олег Александрович еще в начале зимы перестал преподавать (у нас теперь новая тупейшая математичка, ее никто не выносит). Вначале никто толком не знал, почему он ушел из школы, нам же ничего не рассказывают, и мы думали, что он в отпуске. Но мне потом мама сказала, что он заболел. Она узнала об этом не от Зоиной мамы, которая почти перестала с ней общаться, а от тети Кати из второго двора. У него еще прошлой осенью обнаружился рак легких. Он сперва не хотел лечиться, но потом ему стало хуже или его заставили. Он весь этот год провел в больницах, его даже в Москву возили, но безуспешно. Моя мама однажды заходила к Прокофьевым и говорила потом, что там совсем плохо и что Олег Александрович очень плохо выглядел. Мама считает, что ему остался от силы месяц.

Раз Комильфо спросила, я ей ответил. Я не буду врать и скрывать. Я тебе тоже это рассказываю, потому что ты можешь там за ней присмотреть. Если она будет в полном шоке, ты ей помоги морально.

Извини за такие плохие новости, и надеюсь, что мы скоро затусим. Тебя все ждут, Регина обещала забацать вечеринку по случаю твоего приезда, так что готовься. И готовь купальник: сгоняем в Аркадию – там открылись новые кафешки.

Митя.

Второй конверт был толстым. Дата на почтовой печати была та же, что и в письме, отправленном Алене Зимовой (Зимельсон). Аннабелла не соврала – оба письма прибыли в Деревню в один и тот же день. Следует отдать должное моей лучшей подруге, – это письмо осталось запечатанным.

Дмитрий Караулов не поскупился на марки и потрудился на славу творчески. На пол медленным листопадом посыпались фотографии Дюка и Воронцова. Глянцевые. В разных ракурсах. В профиль и анфас. Слева, справа и со спины. Бульвар и Соборка. Порт, море, луна-парк, детство. Качели-лодочки. За пять копеек можно улететь в небо. Чугунные цепи качаются у подножия величественного памятника генерал-губернатору новороссийскому и бессарабскому графу Воронцову, большие, тяжелые, холодные звенья.

Полумилорд, полукупец… полуподлец… но есть надежда…

Граф прижимал фельдмаршальский жезл к груди, а его предшественник герцог держал свиток у левого бока. Интересно, что в том свитке было написано? Указ об основании Одессы с подписью самой Екатерины? Таможенные правила порто-франко? Заказ на строительство Оперного театра? Смертный приговор?

Привет, Комильфо!

Я рад, что ты мне написала, потому что я уже думал, что ты решила окончательно на меня забить. Это на тебя похоже, ты уехала и даже со мной не попрощалась и ничего мне не рассказала про Израиль. Я прислал тебе фото Дюка и Воронцова, как ты просила. Говорят, что Потемкинцев скоро снесут и вместо них вернут Екатерину. Прикинь? Как мы будем жить без Потемкинцев?

У меня для тебя плохие новости, но ты должна их знать. Я думаю, что нечестно от тебя скрывать. Твой папа тяжело болен. У него рак легких. Мне кажется, что тебе стоит поскорее приехать домой, иначе может быть поздно. Идиотизм, что тебе ничего не рассказали. Можешь мне позвонить. Я бы сам тебе позвонил, но просто не знаю куда. Я спрашивал твой номер у твоей бабушки, но она мне его не дала. Твоя бабушка злая женщина. Я случайно встретился с твоим братом на Дерибасовской. Он недавно приехал из Москвы. Я его прижал, так он раскололся. Они к нам все еще относятся как к детсадовцам, скажи? Ну и фиг с ними. Кирилл решил не сдавать сессию. Я его немного попытал. Они считают, что ты очень впечатлительная и у тебя от всего этого крыша поедет. Блин, ну как так можно, скажи? Они думали, что это наилучший выход, чтобы ты была вдали от кошмаров, которые они пережили. Мы с Кириллом пили пиво. Он меня угостил. По-моему, он напился, хотя я выпил столько же, и он мне все выдал. Он сказал, что тебе хорошо в Израиле и что ты ничего не должна знать, потому что иначе ты скатишься в учебе, и тебя исключат из элитной программы, и все твое будущее будет похерено. Но я думаю, что это бред. Если бы мой папа умирал, не дай бог, я бы хотел об этом знать. И ты тоже должна знать. Комильфо, это все ужасно, серьезно, я не знаю, что еще сказать. У нас все в трауре еще с зимы, когда Олега Александровича заменили на тупую новую математичку. Она коза. Я уверен, что твой парень тебе не изменяет с Аленой.

Я Алену хорошо знаю, и она на такое не способна, ты что? Ты какая-то странная.

Приезжай, прокатимся на великах. Я тебя жду. Митя.

Взгляд упал на фотографии, причудливым пазлом разлетевшиеся по коричневым пятнистым плиткам пола – головы, руки, мантии, пьедесталы. Выдранные из контекста фрагменты значительных фигур. Обрывки, детали, осколки давно умерших людей, отлитых в бронзе. Латунь. Чугун. Крымский диорит. Мертвые породы.

“Герцогу Еммануилу де Ришелье управлявшему съ 1803