Йерве из Асседо - Вика Ройтман

отрезал свирепый Ханеке. – Не казус это. Не можно так поступать в наши просвещенные времена. Опомнитесь, сир, и протрезвейте. Любовь вас оболванила, уж простите великодушно, и выпейте, бога ради.

– Покуда честь дворянская не задета, войну не выиграть, – заявил граф Рамштайн. – Не затронута наша честь, монсеньор, увы. Лишь только ваше сердце.

– Рамштайн прав, – тяжело вздохнул князь фон Крафт. – К превеликому сожалению.

Странная тишина наполнила приемную. Только дождь грохотал. Дождь и больше ничего. И подумал дюк, что если бы находился рядом Фрид, нашел бы он что возразить вассалам. Красноречие его убедило бы их, а если не красноречие – то просто красота.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказал князь.

– Гонец, ваше сиятельство, – отчеканил камердинер.

– Пусть войдет.

Человек в фуражке и черном кителе под черной двубортной шинелью с расшитыми петлицами выступил вперед.

Молча поднялся князь фон Крафт. Вопросительно изогнул густые брови.

– Дюк Кейзегал из рода Уршеоло – есть ли таков среди вас? – бесцветным тоном спросил гонец.

– Есть, слава богу, – ответил дюк и бросил гонцу серебряный талер.

Человек в черном талер проигнорировал. Со звяком упала монета на каменный пол. Взгляд гонца был устремлен мимо дюка.

– Благодать Императору! – выкрикнул гонец.

Затем извлек из-за пазухи свернутую бумагу и протянул владыке Асседо.

Нахмурились вассалы.

Развернул дюк свиток и зачитал вслух:

Сеньору имперской провинции этой, дюку Кейзегалу VIII.

Довожу до Вашего сведения, что:

1. По указу Императора, непревзойденного Обер-Вождя нашего, Кайзера, Кесаря, Гетмана Коронного и Абсолюта, его великолепия Звонимира II, требую оказывать всяческую помощь представителям делегации в розыске двух преступниц, сбежавших из авадломского блудилища, коих распознать можно по клейму на плече, в форме виноградного листа. Отсутствие сотрудничества будет воспринято как сопротивление.

2. Именем Императора, сегодняшним днем уходящего лета, милостью Божьей в порту Нойе-Асседо ленный вассал Ваш маркграф Фриденсрайх ван дер Шлосс де Гильзе фон Таузендвассер взят под стражу Имперской Инквизицией.

Сопротивления не оказывал. Холодное оружие сдал. Сопровожден на борт имперского барка “Жребий”, где и будет сохраняться до лучших времен и до верховного разбирательства. Обломки шпаги вышеназванного содержатся под номером 24 601 в перечне имперских казематов.

Благодать Императору!

Старший уполномоченный инквизитор делегации,

С. С. Адамев-Крот.

Граф Рамштайн встал. За ним – все остальные. Дюк был похож на застывшее изваяние.

– Я не ослышался? – звонким голосом спросил Рифеншталь. – Маркграфа фон Таузендвассера взяли под стражу?

– Ваши уши не лгут, барон, – стиснул перевязь виконт Шлендёрф. – Кто-то посмел посягнуть на шпагу дворянина из Асседо.

– Невероятно! – вскричал маркиз Фриц Ланг. – Никто не посмеет!

– Но пасаран, – прошипел ландграф Вендерс и сплюнул три раза под ноги человека в черной шинели, невозмутимо глядящего в дождь за окном. – Какая вопиющая наглость!

– Что вы с ним церемонитесь? – отпихнул усача Фасбиндера свирепый вольный рейтар Михаэль Ханеке. – На бывшую лучшую шпагу Асседо позарились! Шайс драуф! Мист-керль! Позор на наши головы, если не смоем мы, дворяне Асседо, кровью такое оскорбление! Фэрпис дих!

Не успел дюк и глазом моргнуть, как выхватил свирепый рейтар из ножен четырехгранный меч-бастард и одним махом снес гонцу голову. Голова тоже моргнуть не успела – покатилась, как арбуз, выпавший из подола торговки на Привозе, по всей приемной, пока не уперлась в ножку Князева стола. Тело рухнуло на пол.

И прежде чем успел дюк опомниться, изрек свирепый Ханеке:

– Битва будет, – поднял с пола голову и вышвырнул в окно. – Казус есть.

Глава 46

Письма № 5 и № 6

Если Тенгиз думал, что после такой колыбельной я засну, то он глубоко заблуждался – Морфей отказался со мной сотрудничать. Я проворочалась полтора часа в постели, раз двадцать восемь перечитала стихи, пока они не стали отскакивать от зубов, представила, кем бы еще я могла дополнить предложенный список гостей, который, в принципе, был довольно исчерпывающим, разве что Морис Мустангер не был упомянут. Потом долго задавалась вопросами, как так получилось, что Тенгиз умеет слагать рифмы, и почему никто об этом не знает. Или, может, знают? Может, только я не знаю? Что еще Тенгиз умеет делать? А чего не умеет, кроме как выходить из Деревни?

Иногда мне казалось, что Тенгиз был почти нереальным. Иногда мне казалось, что я сама его придумала, а он взял и воплотился, создался из моих фантазий, как волшебство, и поэтому обладал магическими способностями. В час быка такие мысли кажутся реальнее действительности. В час быка они способны напугать. Может быть, потому, что плоды воображения, какими бы прекрасными они ни были, способны исчезнуть, а настоящие люди – нет.

Тут я вспомнила, что он не рассказал мне о том, что звонил моим родителям, и вспомнила про бредятину о топоре, услышанную от Аннабеллы. Вспомнила, что вообще-то Аннабелла не просто так оказалась в дурдоме, а потому что наглоталась таблеток, а наглоталась она таблеток, потому что я ее унизила и оскорбила. Мне следовало еще раз съездить в дурдом и ее проведать, она уже целый месяц там торчит, даже на Песах ее не выпустили.

И до меня дошло, что счастье – это такая штука, которую очень трудно удержать в себе. Счастье мимолетно, и оно из меня выскользнуло. Наверное, улетело к кому-нибудь другому. Или просто я была таким человеком, который не способен длительное время пребывать в состоянии счастья, и все портила. Праздник закончился.

Проснулась я от обычного стука в дверь, означающего ненавистный подъем. Просыпаться не хотелось, потому что я проспала от силы четыре часа. Я опять закрыла глаза и провалилась в сумбурные сновидения, но стук повторился. Потом Алена меня растолкала. Пришлось вставать, умываться, чистить зубы и идти завтракать, а потом – на уроки.

Тенгиз очищал Клуб от следов моего дня рождения. Все уже отправились в школу, только девочки из Вильнюса, будучи дежурными по бутербродам для школьного перекуса, намазывали всей группе майонез на булки, а потом пихали в булки пастрому, а некоторым – сыр.

На какое-то мгновение я даже удивилась, что он там был, – прозаически стоял на стуле с ножницами в руке и срезал шары с веревки как ни в чем не бывало, как будто никогда и не занимался ворожбой. Дверь на веранду была открыта, сдувшиеся шарики, лениво взлетая и медленно кружась под утренним ветерком, нехотя опускались на пол. Он все же был настоящим, настоящее некуда – ведь только у настоящих людей футболка задирается, когда они протягивают руки вверх, и виден потертый пояс в потертых джинсах и полоска кожи на спине. Меня это успокоило.

Я подошла к нему и сказала: