Йерве из Асседо - Вика Ройтман

честь видеть ее на Летнем балу. Знали бы вы, как она танцует!

– Я танцевал с ней падеспань.

– И я.

– А походка, походка! Что ваша породистая андалузка, не так ли, Рамштайн?

Рамштайн бросил на Шлендёрфа уничижительный взгляд. Почувствовал дюк, как задрожала рука Зиты в его руке.

Вырвалась.

– Сдурели вы, что ли, господа хорошие? – воскликнула Зита, гордо выпрямившись. – Я вам не товар на ярмарке. Десять лет прожила я в шаралакском блудилище, с меня довольно. Хотите, выдавайте меня инквизиции и кунигаю Баштольду, но в третьем лице в моем присутствии обо мне говорить не смейте. А вы, сир, тоже хороши. Стоит вашему другу и соратнику на шаг удалиться, как снова превращаетесь вы в жлоба.

Дюк кашлянул.

– Старые привычки трудноискоренимы, госпожа Батадам. Простите меня великодушно, но моим вассалам нужен казус, чтобы выиграть войну, а вы вызываете вдохновение и мотивацию.

– Еще какие! – оскалился свирепый Ханеке и повел широченными плечами.

Фасбиндер подкрутил усы. Тряхнул кудрявой шевелюрой Вендерс. Хилый Рифеншталь погладил эфес непобедимой сабли.

– Я вам не казус, господа, – вздернула голову Зита. – Если хотите вы бороться за справедливость, за всех женщин, невинно загубленных в Авадломе, за всех униженных, слабых, оскорбленных, лишенных свободы и человеческих прав; с попустительством императора, потакающего произволу забывших о рыцарской чести провинций, боритесь, но я тут ни при чем.

– Ох какая! – Свирепый вольный рейтар поправил пояс.

“Они никогда ничего не поймут”, – подумала Зита.

– Молчать! – загремел дюк. – Еще один вздох, Ханеке, и я лишу тебя чресел!

– Прошу простить, сир, – опомнился вольный рейтар. – Я больше не буду.

– Вряд ли они поймут, сударыня, – опустился дюк перед Зитой на одно колено – замерли вассалы в изумлении. – Вековые традиции не так уж просто искоренить из сердец. Но это благородные сердца, честные и верные, и бьются они в правильном направлении. Идите, мадам Батадам, вы свободны. Больше никто и никогда не отзовется о вас в такой манере, клянусь… Чем бы мне таким поклясться?

Сплюнул дюк три раза на ладони, растер плевок и прикоснулся к подолу платья Зиты.

Стена дождя стояла за окнами. Посмотрела Зита в золотые глаза. Вечное солнце в них плескалось, озаряло мрачную задымленную приемную, посылало в ее собственные глаза волны тепла, света и жизни. Оторопела Зита, совершенно неожиданно захлестнутая невиданным доселе шквалом одибила. Абсолютно невпопад почувствовала непреодолимое желание родить сына этому человеку.

“Нет, о Всевышний, не может быть! Не может быть! Он хам, грубиян и невежа. Душа моя принадлежит другому. И тело. И вся я!”

Мотнула головой, желая отделаться от морока.

– Что с вами? – прошептал дюк, вставая.

И от этого шепота будто ток еще не открытого в ту далекую пору электричества пробежал по коже.

– Ничего, – выдавила из себя Зита, опуская глаза. – Ничего, ничего. До свидания, господа хорошие, удачного совета. Желаю вам найти достойный казус для белли, а женам вашим – процветания.

И сама не заметила, как покачнулась и подалась вперед.

– Я провожу вас, – насторожился дюк.

– Нет… не надо…

– Ждите меня, господа, я скоро вернусь.

Взял Зиту под руку и вывел из приемной.

– Беспокоитесь вы за него, – сказал уверенно. – Не стоит. Ничего с ним не сделается. Живуч, как двадцать кошек.

И случилось так, что чуть не спросила Зита: кто?

Плавилась земля под золотым взглядом дюка из рода Уршеоло, покачивалась, как палуба корабля.

– Мадам… Эй, мадам Батадам! Вы слишком мало спите и слишком мало едите. Для войны это полезные навыки, но не для мирных времен, кои до сей поры…

Плюнул дюк на красноречие, подхватил потемневшую губами Зиту на руки, прижал к груди, и ее руки сами собой оплели бронзовую шею, а голова склонилась на плечо.

– Я устала, – уткнулась Зита лицом в распахнутый колет. – Как же я устала…

Дюк нашел какую-то дверь, за ней – кушетку, положил на нее Зиту.

– Спите. Завтра война.

– Расскажите мне сказку, – в полусне пробормотала Зита и вцепилась в рукав владыки Асседо.

– Сказку?!

– Сказку…

– Не знаю я сказок… Разве что… Есть одна старая колыбельная. Мне ее кормилица напевала. Много молока было у той женщины. До пяти лет я от нее пил.

– Расскажите.

– Как же там оно было…

Взглянул дюк в окно. Стена дождя уходила в землю. Все уходило в эту землю – мать его, отец, первенец Ольгерд, второй сын Юлиан, мадемуазель Аннабелла, друзья и соратники, юность и сила. Все уйдет, только земля останется.

– Слушай сказ морской старинный, – вспомнил дюк слова колыбельной. – Асседо благословенно. Край, богатый черноземом, морем, полным жирной кильки, тюльки, мидий и рапанов. Край ветров, всегда попутных, всласть резвящихся дельфинов, бескорыстных капитанов. Не потонут в волнах люди – их от смерти и напастей море тиной оградило. Асседо благословенно. Каждый в нем отыщет то, что так ему необходимо: вымысел, мечту и сказку, благосклонную погоду, мать, отца, любовь и ласку, дружбу, преданность, заботу. Все мечты ему подвластны, все сбывается однажды. Асседо не знает горя, Асседо не знает жажды.

Ты придешь на эту землю, и, конечно, будут рады все тебе – купцы, пираты, рыцари, пажи, лакеи. Выстелены все дороги мягким алым ковролином, в поднебесье хороводы водят радужные феи, и в каретах золоченых пролетают короли…

Но только я тебе, подруга, небесами уготован. Мхом и вереском укрою, подарю в подарок волны, солнце, пламя, крышу дома. На руки тебя возьму я – затрещит огонь в камине, с уст твоих сорвется вздохом мое выцветшее имя. Скажешь: “Больше не покину, мой любимый, мой отважный”. Я поверю. Сменит лето осень, зиму. Год пройдет по кругу дважды, и четырежды, и трижды. Будем рядом, будем ближе, вместе обратимся в глину. Прорастет трава над нами, ива, липа, куст малины, куст сирени. Подарю тебе я память, подарю тебе забвенье. Спит подруга, спит и время. В очаге трещат поленья. Асседо благословенно. Асседо благословенно…

Потом распахнул окно, подставил голову под ливень, и пока не остыл, не вернулся к вассалам.

Вассалы приканчивали третью бутыль хреновухи.

– Ваша дама хороша, – обернулся к дюку Фасбиндер. – Просто великолепна, но не причина для войны с самим императором.

– Нельзя так, – поддакнул Фриц Ланг. – Я, сир, за вас горой, сабля моя навеки ваша, но это же… Это же… ну, не комильфо совсем.

– Совершенно не комильфо, – присоединился к протестующим Вендерс. – Все союзные провинции нас на смех подымут. Где это видано, чтобы из-за женщины войну зачинать?

– У слепого старца Ремога, – неожиданно тихо сказал дюк, – видано. Между прочим, именем его отважного героя назван наш благословенный край, если вы вдруг, вассалы мои, забыли.

– Нет, –