Дневник. Том II. 1856–1864 гг. - Александр Васильевич Никитенко

другого, а не вдруг четырех или пять. Благовещенский сильно настаивал на пожаловании в доктора Костомарова. Я не противоречил этому, хотя сердце мое не лежит к этому фальшивому человеку, который на публичной лекции предал анафеме тех, которые мечтают об отделении Малороссии, а сам погряз в сепаратизме и славянской федерации.

Еще выбрали архитектора Харламова. Было шесть кандидатов и один, за которого стоял ректор.

10 декабря 1863 года, вторник

Говорят о Кербице и его сильном участии в восстании польском и арестовании.

11 декабря 1863 года, среда

Опера «Маскарад».

12 декабря 1863 года, четверг

Президент Академии навязывает нам выбор в члены-корреспонденты отделения Каткова и Аксакова. Отделение, как и вся Академия, сильно на это негодует. Сверх того, графу Блудову хочется, чтобы мы избрали в почетные члены Рейтерна и Буткова. В сегодняшнем заседании отделения было о всем этом рассуждение. Только один Срезневский не против домогательств президента. Веселовский и Грот поехали к Блудову попытаться, нельзя ли отклонить его от несчастной мысли выбрать Каткова. Против Аксакова не столько восстают. Разумеется, я не могу быть в пользу Каткова. Вообще странное и нелепое положение Академии, что она должна расточать знаки своего уважения по приказанию начальства. Но это ли одни странности у нас?

Говорят, что Россия есть страна чиновников без правосудия и хорошего управления. Теперь можно будет сказать, что она есть и страна докторов и членов ученых обществ без науки.

Жаль, что корреспонденты отделений не баллотируются в общем собрании Академии. В этом случае можно было бы, наверное, предполагать, что креатуры президента прогулялись бы на вороных. У мира шея толста: ее не так-то легко перерубить топором власти, как у одного или двух человек. Достижение счастья, поставляемого главной целью в школе утилитаров, требует необходимо известных ограничений, которые невозможны без свободного решения воли. Нужно отказаться нередко от удовольствия не ради высшего или другого удовольствия, а ради исполнения долга или содействия благу других и проч. Следовательно, счастье здесь отодвигается на второй план, и место его заступает другое начало.

«Но ведь это-то самопожертвование и составляет один из элементов счастья?» А если нет? Если я чувствую болезненно эту необходимость пожертвования?

Милль и другие принимают за основание начала пользы просвещенный эгоизм.

Есть поступки, которых нельзя назвать ни воровством, ни подлостью, никакими другими унизительными именами, поступки, которых нельзя предать ни общественному позору, ни правосудию, но которые тем не менее заставляют сомневаться в благоустроенности души того, кто их себе позволяет, так что вы теряете невольно доверие или к уму, или к характеру его, или к тому и другому вместе.

Граф Блудов решительно не сделал ничего полезного для Академии, а вред он успел сделать. Во-первых, он навязал Академии, вопреки закону и ее выгодам, вместо Краевского для газеты Корша и, во-вторых, надавал ей почетных членов вроде графа В. Ф. Адлерберга, Буткова и проч.

14 декабря 1863 года, суббота

Читаю, между прочим, «Записки» Ермолова. Они ничего не прибавляют к его славе. Язык чрезвычайно напыщенный, и резкие приговоры о всех деятелях двенадцатого года не возбуждают особенного доверия.

Вчера в заседании Академии, по предложению графа Блудова, выбрали в почетные члены Буткова и Рейтерна, а сама Академия — Даля. Стыдно президенту, что он навязал нам такого господина, как Бутков. Это позор для Академии. А как было бы кстати выбрать князя А. М. Горчакова.

От Каткова мы кое-как отделались, представив причину, что комплект членов-корреспондентов полон и нет вакансий, хотя, собственно говоря, это не причина. Выбрали Островского, Н. С. Тихонравова и Даничича в Белграде.

Знание, право, законность: отсюда нравственное уважение самих себя и всех принципов человечества. Вот что более всего нам нужно, а не демократические, аристократические или социальные тенденции.

Обедали у Дена: я, Арсеньев, Гончаров, Краевский, Фукс, Ржевский, Клевецкий и Розенгейм.

15 декабря 1863 года, воскресенье

Вечером литературное чтение у Фуксиньки. Читал роман свой некто Жандр. Этот Жандр лет тому семь или восемь назад читал уже мне отрывки его. Он сочинял его лет восемнадцать и, несчастный, пришел к убеждению, что произведение его составит эпоху в русской литературе. Три часа, с десяти до половины второго, он морил нас плохими стихами и избитым сюжетом о том, как княжна Алина сначала любила некоего Сергея, как потом влюбилась в другого некоего графа, как этот граф оказался бездельником и как эта глупая женщина была наказана за свою ветреность тем, что принуждена была умереть от чахотки; как Сергей, тоже больной, очутился у ее предсмертной постели и т. д. Сперва мне было жаль чтеца-автора, как жаль всякого человека, который напрашивается на публичное осрамление. Потом меня одолела скука, а затем — досада.

Тут я познакомился со Скарятиным. Очень умная и привлекательная физиономия. Я приехал домой в третьем часу ночи, отказавшись от ужина, предложенного гостеприимным хозяином.

Диспут в университете на докторскую степень Березина и Васильева. Оба меня упрекнули, что это я заставил их диспутоваться. «Ничего, господа, — сказал я, — вы возьмете свое в честном бою и нам доставите удовольствие вас послушать».

Диспут в университете на докторскую степень касался слишком специальных вопросов. Березин защищал свои тезы с достоинством, выказывая в себе человека даже с внешним образованием. Васильев — немножко дубовато, но видно, что у него огромные знания в его предмете, то есть в китайском языке. Но он горячо любит свой предмет, что не видно в Березине. Разумеется, они оба были удостоены степени доктора восточных языков, и я искренно поздравил их.

18 декабря 1863 года, среда

В опере. Было «Риголетто» Верди. Если шум, треск, крики и завывание составить могут хорошую оперу, то «Риголетто», без сомнения, опера очень хорошая.

19 декабря 1863 года, четверг

Неумолкаемые слухи о Кербице: иные говорят, что он уже в здешней крепости; другие — что он арестован и находится в Варшаве; третьи — что он там только под строгим наблюдением полиции; а есть и такие, которые уверяют, что он уже и казнен. Попробуйте поверить чему-нибудь из этих рассказов, в которых рассказчик уверяет, что он все это слышал от достовернейших людей, чуть не от самого Кербица, который ему одному даже пересказал, как его повесили, — попробуйте поверить, и вы останетесь в дураках.

Совет по делам печати. Я читал записку мою о статьях, напечатанных в разных газетах против студенческих правил. Непостижимо поведение здесь Головкина. Правила составлены почти буквально по его циркуляру, а между тем он велит писать на них опровержения, сам исправляет их, делает строгий выговор казанскому попечителю за то,