История Смотрителя Маяка и одного мира - Анна Удьярова

но единственный человек, который мог помочь, и так знал, в каком положении его ученик.

– У тебя есть глаза, но ты не видишь ничего, кроме себя, – спокойно произнёс Форин, – поэтому я хочу, чтобы мир смотрел на тебя так же, как ты смотришь на него.

Запрокинув голову, отчего шея мгновенно затекла, Унимо увидел, как Флейтист закрыл лицо руками и, шатаясь, отступил от края. Недолго были слышны звуки быстрых шагов, которые потом сорвались в бег.

Унимо понял, что Форин победил, и волна гордости за учителя и тепла от того, что тот сражался отчасти и ради него, чуть не заставила его разжать пальцы. Но теперь стоило держаться изо всех сил: вот сейчас, в одно из следующих мгновений, наверху появится Смотритель, протянет ему руку…

Действительно, вскоре на том месте, где стоял Флейтист, появился Форин, держа руки в карманах. Нимо не отрываясь смотрел на эти рукава, исчезающие в складках сюртука. Потому что это было невероятным зрелищем: руки, которые легко могут его спасти, просто сложены без дела.

Слова, которые Нимо собирался прохрипеть, застыли у него в горле. Форин в то же время ровно произнёс:

– К сожалению для тебя, он прав. Я не хочу, чтобы у меня был ещё и такой выбор.

Затем Смотритель просто развернулся и ушёл. А Унимо наконец разжал пальцы: незачем стало так отчаянно цепляться за этот мир.

Унимо открыл глаза, и воспоминания снова обожгли его болью: как только он отпустил руки, то погрузился в унизительное, как всё принудительно инвариантное, ощущение падения. То, что обычно занимает доли секунды, из-за страха Унимо растянулось на маленькую вечность. Которая всё равно в конце концов взорвалась багряной вспышкой боли – когда тело, как и полагается, с огромной скоростью достигло острых скал… Даже в своих мыслях Унимо не мог найти подходящий образ, чтобы описать боль и ужас, щедро преподнесённые ему реальнейшим. И он хорошо понял, что у смерти в реальном есть одно весомое неоспоримое преимущество: вы никогда не будете вспоминать о ней.

Вокруг было реальнейшее Маяка: даже по запаху и влажности воздуха Унимо определил, что он лежит на полу галереи. Открывать глаза не хотелось. Потому что он и так знал, что Смотритель сидит на своём любимом месте на подоконнике.

– Я ведь… доверял вам, – тихо сказал Унимо, шевельнув пересохшими губами, не открывая глаз.

Не говоря ни слова, Форин взял с подоконника кружку (глина кратко прошуршала по камню) и, приподняв голову Нимо, напоил его горячей тиреной (тирена? На маяке?).

Приятное тепло прокатилось по горлу и свернулось пушистой кошкой где-то в солнечном сплетении.

– Неужели вам всё равно? Вы ведь убили меня! – горько произнёс Унимо, на этот раз хорошо помня, что у него остался только один вопрос.

– Извини, – послышалось в ответ, – я не знал, как сделать это по-другому. Но не следует доверять кому-то больше, чем ты готов потерять без вопросов.

От неожиданности Унимо распахнул глаза. «Извини?» Форин сказал «извини»? Это было самое невероятное из того, что произошло на маяке. Конечно, ужас увиденной смерти того не стоил, и Нимо не собирался так скоро прощать своего учителя (что, как обычно, имело значение только для самого Ум-Тенебри), но всё-таки это рационализированное сожаление немного отогрело его застывшую в болевом шоке душу.

Постепенно Нимо восстановил своё внутреннее равновесие, но воспоминания о смертельном падении и, ещё больше, о том, как учитель развернулся и ушёл, не протянув ему руки, остались с ним, видимо, навсегда. Он стал более молчаливым, улыбки его всё больше напоминали кривые ухмылки Трикса, а путешествия в реальнейшем уже не казались лучшим, что может быть на свете. Нимо не узнавал себя и тоскливо примерял серое слово «повзрослел».

Благодаря Форину Унимо научился неплохо слушать себя. Секрет был в том, чтобы слышать самый тихий голос в хоре всего, что происходит в твоей голове. Для этого Нимо обычно выбирал тёплый плоский камень с океанской стороны Исчезающего острова, сидел и смотрел на то, как волны неутомимо штурмуют маленькие цитадели вознёсшихся из воды скал, оставляя белые пузырьки переливающейся в солнечных лучах или блестящей в молочном свете луны пены. Голос обычно для начала насмешливо сообщал ему, что вовсе не обязательно изображать из себя статую Ждущей у моря, чтобы понять очевидные вещи.

Что-то похожее говорил и сам Форин. Когда Нимо, не подумав, похвастался владением некоторыми синтийскими практиками ясного мышления, которым его научил отец, Смотритель с улыбкой заметил, что некоторые, действительно, больше развивают мышление, чем мыслят.

После случая с падением Унимо не горел желанием снова оказаться в реальнейшем. Но как-то, когда все обитатели маяка пили вечерний чай, а Нимо ещё и любовался закатом, грея руки о свою любимую глиняную чашку с оттиском парусника, которую ему подарила Мица, Форин спросил его, готов ли он к путешествию. Ум-Тенебри замотал головой, но Смотритель только кивнул, и через мгновение Унимо уже чувствовал привычное ощущение холода в солнечном сплетении, темноты в глазах – а потом они с Форином оказались на небольшом холме у моря где-то в предместьях Мор-Кахола.

Нимо хотел проворчать: «И зачем было спрашивать?» – но привычно прикусил язык. Не стоило тратить вопросы впустую.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Форин, когда Нимо, которому падение в неизвестность по-прежнему давалось тяжело, немного пришел в себя.

Смотритель, напротив, чувствовал себя в реальнейшем как рыба в воде.

Унимо не на шутку встревожился от такой заботы: раньше его учителя не интересовало, что чувствует его ученик, и в более тяжёлых обстоятельствах. С чего вдруг теперь проявлять участие?

Словно отвечая на размышления Унимо, Форин сказал с усмешкой:

– Меня это всегда интересовало, но я не хотел давать тебе повод задумываться о своём положении, ты и так достаточно паниковал.

Нимо ничего не ответил, оглядывая живописные окраины Мор-Кахола: закатное солнце раскрашивало длинные тени тополей, шмели собирали вечерний урожай, деловито облетая свежеоперившиеся одуванчики, ветер был наполнен настоявшимися за день морскими пряностями. Мор-Кахол всегда напоминал Унимо о путешествиях: в детстве он с отцом именно отсюда отправлялся на кораблях в далёкие порты Шестистороннего и Синтийской Республики.

– Кстати, теперь ты можешь задавать мне вопросы без ограничения, я постараюсь на них отвечать.

На этот раз Нимо мог немного поторжествовать: удивление явно мелькнуло на непроницаемом лице Форина. Ещё бы: вместо вопросов, постоянно вертевшихся на языке его ученика, Смотритель услышал только спокойное «хорошо» и увидел равнодушный кивок мальчишки, который ещё совсем недавно всерьёз расстраивался, случайно потратив хотя бы одну из драгоценных возможностей спросить обо всех тайнах мира.

Они пошли по привычному уже берегу с хрустящими под ногами раковинами сольарских моллюсков-бродяг, которые всегда осенью покидали свои старые дома – в поисках новых или смерти. Линия моря маячила пределом каждой дороги в