Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

обещало быть стоящим, потому что на сцену в казацкой папахе, с микрофоном и чёрным плащом на одном плече вышел Емеля Колбасов.

Его лицо, как обычно, было красным, а нижняя губа гордо выпячена вперёд. Он запел грозным и страшным голосом:

Полно вам, снежочки, на талой земле лежать,

Полно вам, казаченьки, горе горевать.

Дети терпели и не смеялись, хотя гримасы Колбасов строил ужасные, оставаясь при этом крайне серьёзным:

Полно вам, казаченьки, горе горевать,

Оставим тоску – печаль во темно́м лесу…

Наверное, оттого, что Емелю с таким трудом уговорили спеть песню его деда, а он ожидал, что все станут смеяться, и вдруг встретил тишину, – он и позабыл слова.

Колбасов нервно зачесал переносицу и начал снова.

Дошёл до того же места – и опять забыл слова. Но даже когда он сделал попытку в третий и в четвёртый раз, Аладдин, к удивлению, обнаружил, что зал вокруг не только не смеётся, но сопереживает этому странному мальчику. И скоро Андрей сам неожиданно для себя понял, что хлопает и кричит что-то ободряющее Емеле, над которым как раз, казалось бы, был повод всем посмеяться.

Но Емеля так и не вспомнил продолжения песни и, расстроенный, в папахе и плаще ушёл за кулисы под бурные аплодисменты.

Затем на сцену высыпала толпа первоклассников, одетых в матросские тельняшки и бескозырки. В их стройном весёлом танце не было ничего необычного, пока из зала к ним не выскочил мальчик с выпученными глазами. Он был одет в свитер и джинсы и пытался попадать в ритм, но не попадал, потому что, видимо, переволновался. Его появление среди матросов выглядело так странно, что Андрей предположил, будто паренёк просто забыл переодеться в костюм за кулисами и, только когда узнал лица одноклассников, вспомнил, что номер без него не обойдётся, а значит, пора выбегать к товарищам в чём есть.

На лице мальчика читался ужас, а тело его тем временем исполняло механические па. На этот раз зал невозможно было сдержать. И Андрей видел нескольких взрослых, расхохотавшихся до слёз.

Представление подходило к финалу. На сцену поднялась Тамара, села на ступеньки и положила на колени гитару.

Она начала петь тихо, но потом голос её окреп, и Андрей удивился, что в такой маленькой девушке может таиться такая сила.

Луч солнца золотого

Тьмы скрыла пелена,

И между нами снова

Вдруг выросла стена. 

Все участники представления стали выходить на сцену и подпевать. Выбор песни, которую хотя бы раз слышали все присутствующие здесь, в зале, от мала до велика, простые слова, словно рассказывающие о тех зимних месяцах, которые ещё предстояло пережить, необычный высокий голос девушки так сильно подействовали на юношу, что он тоже поднялся и запел вместе с остальными:

Ночь пройдёт, наступит утро ясное

Знаю, счастье нас с тобой ждёт.

Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная,

Солнце взойдёт!

Когда зазвучал припев, в зале уже не было никого, кто бы не пел. Сияли глаза, улыбались лица. Единое чувство охватило огромную толпу – детей и взрослых, слабых и сильных, весёлых и грустных.

Андрей различал голос отца в хоре остальных и его руку у себя на плече.

И ему казалось, что обязательно сбудутся, хоть и не верится, слова, повторяющиеся снова и снова и подхватываемые сотнями голосов:

Солнце взойдёт! Солнце взойдёт! Солнце взойдёт!

Озеров

Вслед за морозами в Город Дождей пришла короткая оттепель.

Густое прохладное облако поднялось от воды и окутало мостовую.

Они шли вдоль канала.

В метре от себя Озеров едва различал фигуру Агаты. Гулкое эхо её шагов звучало во влажном воздухе.

– Поверить не могу, что согласился так рано встать в зимние каникулы.

– Не ворчи, Озеров. Я поднимаюсь ни свет ни заря каждое воскресенье, всю свою жизнь, и никогда ещё, кстати, не пожалела об этом.

Она замолчала, и наступила непривычная для городского жителя тишина.

Девушка шла чуть впереди, словно давая Озерову возможность любоваться собой.

Город ещё спал, хотя сквозь туман уже пробивался первый утренний свет.

Белая пелена поглощала звуки – она так плотно обступила их, что казалось, будто вокруг не осталось никого живого, кроме идущих по набережной молодых людей.

Кирилл догнал её:

– Скажешь ты мне наконец, куда мы идём?

– Скоро сам увидишь, – ответила она невозмутимо, даже не взглянув на него.

Мост справа выплыл крылом парящего альбатроса и завис над каменным каналом. Едва слышался тихий плеск воды.

– Уже близко.

Озеров не заметил, как долго ещё они шли, когда сквозь туман начали вдруг проступать очертания необычного здания.

Сначала острая крыша колокольни разрезала дымку, как нос боевого линкора, затем в вышине сквозь пелену проступили грозные купола, и скоро вся громада монастыря бесшумно выплыла из серой мглы.

Озеров увидел, что храм располагался на острове в соустье двух каналов, и это делало его похожим на большое человеческое сердце.

Уже у самых стен Кирилл обнаружил, что монастырь был белым, а здание храма вблизи оказалось ещё монументальнее. Смело и свободно смотрели в небо шлемовидные купола, угрожая наступающей мгле. И было странно, что в Городе Дождей, полном уродливых строений, можно найти такую твердыню, которая день и ночь противостоит навалившейся темноте.

Где-то в вышине крикнула чайка, а потом неожиданно, гулко и звонко, ударил колокол.