Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

– Не велика ли цена – за такое понимание?

Она вздохнула:

– Хорошо, Кирилл, давай попробуем так: ребёнок, который пришел в мир, – это бесценный подарок. Разве то, что он уже жил на Земле, приносил радость и волнения, – не чудо? Он мог бы не родиться вовсе, мог бы погибнуть во время родов или во младенчестве. Каждому установлен свой срок.

– Жестокая версия, даже для тебя. Дать, а потом забрать. Даже малыши это понимают.

Глаза у Агаты разгорелись. Она заговорила быстрее:

– Мы говорим: разбился самолёт – как милосердный Бог мог допустить такое? Но разве не сами пассажиры покупали билеты, выбирали, лететь им или не лететь? Разве они не понимали, что поднимутся на сотни метров над землёй? В конце концов, разве Бог сконструировал самолёт? Озеров, может, я покажусь тебе ещё более жестокой. Но мать могла принести девочке пакет со сменной обувью сама. Нужно было только выйти из машины, в темноту и холод, и преодолеть опасный участок дороги, пройдя чуть больше обычного к пешеходному переходу со светофором. Но она выбрала уют автомобильного салона. Гораздо легче было сказать ребёнку, чтобы он, поблуждав в темноте, нашёл дорогу сам… Мы не знаем, скольких судеб коснётся это несчастье. Как мухи, привыкшие искать повсюду испорченное, мы наивно думаем, что любая трагедия приводит только к большим бедам. Но, возможно, преодоление горя изменит очень многих в лучшую сторону.

– Скажи это её матери и водителю грузовика.

– Мы ничего не знаем, Озеров! Мы не знаем, почему рождаемся и когда уйдём. Может быть, родителей этой девочки ждёт другая судьба, может быть, горе их объединит и на свет появятся новые дети, может быть, их ждёт расставание и другая жизнь.

– Мы ничего не решаем. Так, что ли?

Голос Агаты стал громче:

– Ты прекрасно знаешь, что решаем, но говоришь так, потому что сам испил эту чашу. Ты попробовал на вкус, каково это – оказаться в ситуации, в которой ты больше ничего не можешь изменить, там, где наступает предел твоих возможностей и остаётся только глядеть, что усмотрел Бог.

Она вздохнула и добавила:

– Ты понимаешь, что мы никогда не встретились бы, если бы в тот роковой день ты не решился сесть за руль…

Он опустил глаза, сел на корточки и начал рыться в коробках, сам, кажется, не понимая, что ищет.

Его лицо снова покрыла тень.

Девушка тихо продолжала:

– Я не буду называть фамилий, но только в твоём классе и в параллельном – по психологическим показателям, по признаниям родителей, нянь и учителей: пять человек с повышенным уровнем агрессии, ученик с аутическими чертами личности, трое гиперактивных и один садист. Самый настоящий, ты слышишь, Озеров? Он изводит свою младшую сестру, светлого и спокойного ребёнка. Как ты предлагаешь самостоятельно найти к ним подход, остановить поглощающее их зло?!

Его лицо сделалось странным, глаза зажглись прежним огоньком.

«Ну наконец-то задумался…» – поняла Агата.

– Что ты предлагаешь? – спросил он, сбросив с лица угрюмое выражение.

– Если хочешь, я отведу тебя в такое место, где ты получишь ответы на свои вопросы.

– Хочу. Но не понимаю, что это за место…

– Не важно. В воскресенье утром. В восемь.

Они вышли из потайной двери под лестницей с охапками пёстрых тряпок.

– Я опоздал на урок, – сказал Озеров, пытаясь взглянуть на наручные часы. Снаружи, однако, было шумно, слишком шумно для начавшихся уроков.

Они поднялись пролётом выше – туда-сюда сновали школьники.

– Сейчас не должно быть перемены…

Агата посмотрела на большие часы, висящие в коридоре.

– Озеров, неужели мы пробыли в костюмерной пять минут? Не меньше двадцати, это точно.

Кирилл, ухмыляясь, глянул на стрелки.

– Может, время за этой дверью и впрямь замедляется? Как думаешь?

Девушка растерянно пожала плечами.

Илья Кротов

Бледный, с большими печальными глазами, почти прозрачный, как маленькое привидение, мальчик бесшумно двигался вдоль библиотечных полок, скользя взглядом по переплётам старых книг. Монгол говорил, что в них можно получить почти все ответы, главное – вовремя найти нужную книгу.

– Что ищет Илья Кротов?

Старик сидел за столом на своём обычном месте, закрыв глаза, и, казалось, слышал каждый шорох в библиотеке.

– Что-нибудь о волновых сигналах, которые могут отключать приборы на расстоянии… – пробормотал мальчик так невнятно, что даже Монгол не смог разобрать его слов.

– А? – старик выставил своё бронзовое ухо, похожее на подлокотник старого кожаного кресла.

– Не важно, – нахмурился Илья.

Он казался себе таким невесомым, что, если только захотеть, можно было бы пройти сквозь книжные полки, пропустить сквозь себя древнюю пыль, пошелестеть страницами и выйти с другой стороны, оставив за собой шлейф отвалившихся от бумаги букв.

Мальчик подошёл к краю стола и, не глядя на Монгола, произнёс равнодушно:

– Скоро я еду на международную олимпиаду по математике и надеюсь в ней победить…

Старик сидел, не открывая глаз, с блаженным выражением лица, сцепив ладони на затылке и расставив локти, словно загорая под невидимым солнцем.

– Это всё, что волнует мальчика?

Кротов промолчал, задумчиво занимаясь своим любимым делом – ковырянием столешницы.

– Где сейчас та девочка, которая ведёт себя как мышка? – спросил вдруг Монгол.

– Вы о Любе? Я не знаю…

Илья не хотел говорить о ней со стариком. Он хотел, чтобы всё вернулось и стало, как прежде, – чтобы они вели неторопливые беседы о жизни, обсуждали дальние страны и книги, играли в шахматы…

– Мальчик больше не разговаривает с девочкой-землеройкой?

Кротов разволновался и ответил торопливо, задыхаясь: