Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - Анна Сергеевна Акимова

псевдонимом Римма Баталова)[1525], послужил толчком к возникновению в Ленинграде в 1979 году первого женского самиздатского издания — альманаха, названного впоследствии «Женщина и Россия».

Продолжая исследовать симптомы внутренней мизогинии, Татьяна Горичева в своем выступлении в нелегальном женском клубе «Мария» в Ленинграде 1 марта 1980 года дала очень нелицеприятный портрет женщин, которые, оказавшись на административных должностях, получили власть управлять — если не государством, то обществом:

Так появляется новый тип женщины — фемина совьетика, — которая смотрит на нас с обложки журнала «Советская женщина»: животно-самодовольное, грубое лицо с соломой вместо волос и стеклышками вместо глаз, женщины-судьи, женщины-административного работника, женщины-надзирательницы, жестокой и фанатичной, слепо исполняющей чужую волю и беззастенчиво попирающей тех, кто слабее. Тип новой валькирии, но уже лишенной всех эстетических черт и какого-либо романтического ореола[1526].

Те, кто впоследствии изучали этот период феминизма в СССР, стали называть это явление «психологической деформацией женщин»[1527]. Очевидно, что между возникновением этого типа женщины в послевоенные десятилетия и высмеиванием всего женственного как сентиментального в предвоенные десятилетия существует непосредственная связь.

Итак, борьба против угнетения женщин в 1920–1930-х годах в странах Запада и в Советской России шла по разным моделям. Если в странах Западной Европы и в США на первый план выходил диктат моды с такими аксессуарами, как короткая стрижка «под мальчика» и подчеркнутое использование косметики, то в Советской России провозглашалось такого рода гендерное равенство, при котором особенности женского гендера выносились за скобки и не принимались во внимание. Антисексизм ставился в один ряд с антинационализмом, как подчеркивали слова значимой песни «Марш женских бригад» из кинокартины «Богатая невеста» (1937): «Цвети, страна, где волею единой / Народы все слились в один народ, / Расти, страна, где женщина с мужчиной / В одном строю, свободная, идет» (автор текста В. И. Лебедев-Кумач). Это был официальный, спущенный «сверху» посыл, который в среде детей и подростков превращался в остракизм по отношению ко всему, что можно было заподозрить в женственности (= сентиментальности). В последующие десятилетия воспитанные в таком духе женщины в тех случаях, когда им удавалось занять административные должности, превращались в особенно беспощадных исполнительниц чужой воли. Поэтому вторая волна феминизма в странах Запада была обращена против внешнего угнетения со стороны государства и общества, в то время как вторая волна феминизма в СССР была направлена не только против патриархатных ценностей внутри государственных и общественных структур, но и против внутренней мизогинии.

И. Л. Савкина

«Я кручусь между двух пристаней»

Модели женственности в дневнике Нины Луговской

Материалом исследования в данной статье является дневник школьницы Нины Луговской, который был обнаружен в 2001 году сотрудниками общества «Мемориал» в следственном деле, хранящемся в Государственном архиве Российской Федерации.

Нина Луговская (1918–1993) — младшая дочь бывшего левого эсера Сергея Рыбина-Луговского — с перерывами писала свои дневники с 1932 по 1937 год, когда она вместе со всей семьей была арестована и осуждена по групповому делу «участников контрреволюционной эсеровской организации». Отец был расстрелян; Нина, ее старшие сестры и мать приговорены к пяти годам лагерей.

Дневник Нины — во многом типичный девичий дневник, где автор боится быть застигнутым за описанием самого сокровенного и одновременно жаждет быть услышанным. Страницы дневника заполнены самокритикой, тоской по совершенству, саморефлексией, подростковым протестом. Нина бунтует против учителей, родителей и общества. Правительство она называет «кучкой подлецов», большевиков — «сволочами», «ненавистными мерзавцами», Сталина — «диктатором, мерзавцем и сволочью, подлым грузином, калечащим Русь» (запись от 24 марта 1933 года)[1528]. Именно этот бунт подростка против советской действительности сделал дневник Нины Луговской популярным на Западе.

«Советская Анна Франк» — так будут называть ее во всем мире. Дневник будет переведен на двадцать языков, претерпит множество переизданий, будет рекомендован для чтения в школах, дети других стран станут участвовать в национальных конкурсах сочинений на тему «Nina Lugovskaya». И только в России о судьбе школьницы-политзаключенной будут знать лишь некоторые специалисты, –

напишет журналистка Наталья Радулова[1529].

Однако в изданном в России целиком, а не в виде компиляции наиболее выразительных фрагментов, дневнике Нины Луговской политические инвективы занимают не слишком много места. Как уже было отмечено, это довольно типичный дневник молодой девушки, цель которого «самостоятельное построение собственной личности»[1530]. Оно осуществляется и через фиксирование мелочей повседневности, и через подробное до утомительности описание девичьих увлечений, и через иногда наивный, но порой очень глубокий самоанализ и яростные самобичевания. Перечитав свой ранний дневник в 1936 году, Нина самокритично напишет: «…мне, признаться, стыдно стало: пессимизм и мальчики, мальчики и пессимизм» (запись от 27 июня)[1531].

Но для исследователя, желающего понять, например, какие модели женственности были актуальны и важны для неглупой, начитанной, способной к саморефлексии девочки 1930-х годов, жившей в советской Москве, дневник со всем его сумбуром и противоречивостью (и именно потому) — ценнейший источник.

Автор дневника — девочка 1918 года рождения, то есть представительница первого советского поколения. Она учится в обычной столичной школе, испытывает влияние отца и матери — людей левореволюционных убеждений, но читает, как можно видеть из дневника, не советские газеты и книги, а в основном классику (особенно часты ссылки на книги М. Ю. Лермонтова, И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого, И. А. Гончарова).

Во время ведения дневника Нине 15–17 лет, и она переживает период поиска Я, собственной идентичности, и в том числе, а может, и прежде всего — гендерной, что характерно для большинства девичьих дневников. Довольно много записей непосредственно посвящено размышлениям о том, что значит быть женщиной, как определить свою женственность, какие модели женственности принять за образцы. Путь осознания собственной гендерной идентичности связан с процессом гендерной социализации, т. е. приучения или принуждения к исполнению предписываемых гендерных стандартов со стороны родителей и школы. Очень важными являются и отношения с подругами, которые выступают, по выражению психоаналитиков, «в качестве ‹…› отражающих объектов»[1532]. Не менее существенную роль играет и рефлексия над зафиксированными в культурном коде гендерными ролями.

15 декабря 1933 года Нина пишет в дневнике:

Мне очень часто хочется узнать, что думают другие женщины и девочки, тогда бы я окончательно поняла себя. Мы, женщины, не знаем себя, потому что нам не у кого подучиться. Все великие писатели — это мужчины, и, описывая женщин, они смотрят исключительно со своей точки зрения, они нас не знают. А мне так необходимо часто знать мысли женщин, их желания и потребности[1533].

Проанализируем, как процесс гендерной идентификации отражается в дневнике Ниной Луговской, т. е. как в дневниковом дискурсе происходит поиск и выбор подходящих моделей фемининности.

С одной стороны,